Автор: Zaldajag Fæjjaw

Среди русских националистов, в самом широком понимании этого слова, есть, на первый взгляд, парадоксальная группа — «национал-имперцы», отличающиеся от обычных для нашей страны «государственников» желанием не только вернуть России былое имперское величие, но и сепарироваться в той или иной степени от нерусских народов страны. Их программа-максимум: моноэтническая Россия, программа-минимум: отделение Северного Кавказа. Концепция построения «идеального государства» у этой публики весьма туманна и страдает многочисленными внутренними противоречиями. С одной стороны, они выступают за рост внешнеполитического престижа России, особенно в зонах т.н. «традиционного влияния», а с другой — за исторжение из «тела» государства «инородных этнических вкраплений», которые оно не в состоянии «переварить». Те же народы, что поддаются, обязаны быть ассимилированными.

Отличия «национал-имперцев» от «классических» националистов тоже есть. Например, в области построения диалога с этническими меньшинствами. «Национал-имперцы» могут комплиментарно высказываться в отношении «инородцев», им не зазорно признать вклад «нетитульных» в строительство российской государственности. Коммуникация с нацменами выстраивается в самых благожелательных тонах, но ровно до того момента, когда «России верные сыны» не заикнуться о наличии собственных интересов — скажем, нежелании быть ассимилированными кем-либо, и даже (о, ужас!) уважаемым государствообразующим народом. В такие моменты всё покровительственное благодушие с «национал-имперцев» моментально слетает и в их риторике на первый план выходит абсолютная недопустимость любой идеологической самостийности «малых, но гордых».

Характерный пример — осетины. Осетины традиционно в фаворе у «национал-имперцев», особенно тех из них, кто имеет хотя бы отдаленное представление об этнической карте России. Осетия в их восприятии — «оплот православия» и передовой форпост страны на Кавказе. Самые образованные из них в курсе весомого вклада осетин в войны как Российской империи, так и Советского Союза. Однако ни о каком «равенстве» ни может быть и речи. В понимании «национал-имперцев», исторической союз осетин или кого бы то ни было с Россией основан не на принципах добровольности и равноправия, ведь подобная интерпретация априори предполагает некую равноправную «субъектность», что выглядит «абсурдно» в силу «весовых категорий» договаривающихся сторон. Исторический союз с их точки зрения — аналог представлений о поколенческой иерархии в патриархальной семье, когда у младшего не может быть никаких интересов, отличных от общесемейных. И поощряем, и приветствуем младший может быть только в рамках этой парадигмы. В самом общем виде её можно сформулировать так: «Интересы России и любого ее коренного этноса тождественны». Следовательно, всё, что хорошо для России, то и хорошо и для населяющих ее народов, но не наоборот.

Вся официозная риторика, оперируя в зависимости от контекста такими понятиями как «интересы россиян», «интересы жителей Северной Осетии» или даже «интересы владикавказцев», в упор не хочет замечать «этнического разреза» проблемы. «Интересы осетин» — этого словосочетания вы никогда не увидите в официозном дискурсе, если речь идет о России. Об «интересах осетин», скажем, в противостоянии с Грузией — услышать можно сколько угодно. Везде, где официоз избегает апелляций к идентичности религиозной, там же он избегает и апелляций к этничности, хотя, безусловно, в России есть и религия, и этнос «равнее других». В результате отрицания объективно существующего фактора этничности, национальные интересы становятся в массовом сознании чем-то неактуальным, неопределенным, размытым. Той самой избыточной сущностью, что должна быть безжалостно отсечена бритвой Оккама.

Тут следует отвлечься на проблему на стыке языкознания и психологии. «Границы моего языка означают границы моего мира» — эти слова принадлежат австрийскому философу Людвигу Витгенштейну. Интерпретировать их можно следующим образом: наше мышление оперирует понятиями и терминами языка, на котором мы мыслим и разговариваем. Когда явление реальной жизни существует, но в языке для него нет соответствующего термина (маркировки, «лейбла»), то мы склонны упускать его из виду. Оно попадает в «слепую зону» нашего мышления и, как следствие, картина мира, которую мы строим в своем рассуждении посредством языка, оказывается неполной. При этом, на интуитивном уровне мы можем чувствовать, что некое явление имеет место в реальности, хоть и у него и нет названия. Но при транслировании наших мыслей вовне или оформлении в текст, ради сохранения структурной целостности идеи, мы вынуждены отказываться от включения в построения этого неформализованного понятия. Как рассказать другому о собственных ощущениях? Если им нет общепринятого названия, то проще пренебречь «неопределенным явлением», обойтись без него.

Тут уместна аналогия с физикой, описывающей объекты математическим языком. Моделируя систему, ученый-физик вводит в свою модель переменные, являющиеся проекцией той или иной реальной величины. Невозможно дополнить уравнение «смутными ощущениями», «подозрениями» или «интуицией». Исследователь либо явно вводит в модель дополнительную переменную и сознательно ею оперирует, либо нет. Третьего не дано. Это ситуация дискретного выбора: «или-или».

Таким же образом обстоит дело с нашим повседневным мышлением, когда феномен не получивший персональный «лейбл» остается неосознанным для индивидуального и коллективного сознания. Если он не формализовано и явным образом не введен в дискурс как самостоятельная категория, то мы обречены упускать его из виду. В нашем случае это понятие — этнические интересы осетин внутри России, являвшиеся самостоятельной сущностью, не сводимой к «интересам русских/россиян» или даже «интересам жителей РСО/граждан РЮО».

Российский публично-официозный дискурс исподволь предполагает отсутствие реальной субъектности у нетитульных народов России. На фоне «геополитического противостояния с Западом», это всё мелкое копошение в земле, пережиток прошлого, исторический груз, от которого следует поскорее избавиться, дабы безобразная гусеница «узкой» национальной идентичности поскорее превратилась в бабочку «универсальной» российской идентичности. В этой системе взглядов «россиянство» — пункт назначения этногенезов коренных народов, своеобразный хэппи-энд.

Эти взгляды, в той или иной степени, разделяются как упомянутыми «национал-имперцами», так и путинским официозом. Любое упоминание этнических интересов со стороны нацменов в ущерб «общероссийским» вызывает жгучее неприятие даже не потому, что пахнет сепаратизмом, а самой констатацией факта историко-политическая субъектности тех, кто иметь её не должен по статусу. Это угроза для «национал-имперства». Соответственно, одной из задач государственной пропаганды является предание забвению, в том числе и с помощью лингвистических манипуляций, понятия субъектности, вне русла общероссийских интересов. Народы России (прежде всего, русские) должны провести четкую границу между собственными и государственными интересами. Им следует преодолеть этатизм, ведущий, как известно, к фашизму. Государство — не есть цель сама по себе, это средство для достижения целей.

Добавив понятию «национальный интерес» привкус уголовно наказуемого экстремизма, Система отучает нас от его использования. Таким образом манипулируют нашим мышлением, создавая ложную картину мира. Система инсталлирует в наше сознание различные симулякры, подменяющие собой реальность. Пока народы не отвоюют «пространство смыслов», они неизбежно будут терпеть одно поражение за другим.