Отрывок из воспоминаний 1-го замминистра внутренних дел СССР (1980–1984) Юрия Чурбанова, зятя Генсекретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева.

Леонид Ильич был очень живым и эмоциональным человеком. Он действительно переживал как, может быть, никто другой, когда уходили из жизни его соратники, когда в государстве не все ладилось или если между народом и властью возникали какие-то конфликты.

Особенно — на национальной основе.

А они были. Разумеется, ни о каких национальных «войнах» тогда и речи быть не могло, этого просто никто бы не допустил, но локальные конфликты — случались. Один из них произошел в 1979 году [на самом деле в 1981 г. — Zilaxar] в Орджоникидзе. Это был то ли конец сентября, то ли было начало октября — во втором часу ночи мне на дачу позвонил Михаил Сергеевич Соломенцев, работавший тогда Председателем Совета Министров РСФСР. Он поинтересовался, где сейчас может быть министр Щелоков или другие его «замы», и сказал, что все телефоны у них отключены. В этот момент я еще не был первым заместителем министра, а занимался кадрами. Соломенцев сказал, что в Орджоникидзе возникли массовые беспорядки, нужно срочно вылетать, поэтому он ждет меня в аэропорту «Внуково-2». Время было ограничено, я быстро собрался — да и собираться, в общем-то, было нечего: «дипломат», пара чистых рубашек, спортивный костюм и бритвенный прибор. Вот так я всегда и ездил.

Едва рассвело, мы уже были в Орджоникидзе, прямо с аэродрома поехали в обком партии, познакомились с обстановкой. Нам доложили, что волнения произошли после убийства водителя такси, я даже помню его фамилию — Гаглоев, то ли осетина, то ли ингуша, — то есть на национальной почве. Этим убийством воспользовались антисоветские силы и преступные элементы, которые преподнесли его политически. Что они хотели? Часть толпы, собравшаяся у здания обкома партии, требовала немедленной отставки первого секретаря обкома Кабалоева — честно говоря, я бы и без этой толпы снял его с работы, так как и раньше был наслышан от министра внутренних дел республики о том, как ведет себя этот человек, о его высокомерном, чванливом отношении к людям и, в частности, к сотрудникам органов. Но все это, конечно, было подчинено национальной вражде между живущими здесь осетинами и ингушами. О русском населении, по крайней мере в то время, не было и речи.

Рано утром мы вышли на площадь. Нас встретила толпа в четыре-пять тысяч человек. Было интересно, как она построена: у самого здания, перед памятником Ленину, стоял гроб с телом Гаглоева, за ним рядами стояли сначала молодые парни, девушки, потом женщины, за ними мужчины и в последних рядах — старики. В общем, вся площадь была запружена народом. Наши призывы к людям разойтись, разумным путем решить все наболевшие вопросы успеха не имели. Толпа вела себя очень агрессивно, и хотя огнестрельного оружия у них почти не было, только охотничьи «стволы», в ход шли камни и арматурные прутья. Позже, когда мы получили (для подкрепления) бронетранспортеры, у них в руках появились и бутылки с зажигательной смесью. А какие силы были у нас? Высшее командное училище внутренних войск, находившееся в Орджоникидзе, было целиком задействовано на уборке кукурузы. Значит, мы могли рассчитывать только на гарнизон милиции и курсантов одного или двух училищ министерства обороны, хотя они (до определенного времени) вообще никакого участия в работе не принимали. Толпа, стоявшая на площади, не расходилась, наоборот: через определенное время, как по секундомеру, одна часть людей уходила, а другая — ее сменяла; масса народа оказалась на крышах, в окнах, крики, шум, много пьяных, наркоманов — все это накаляло обстановку. Но никто из нас и не думал давать команду «в ружье!». Тем более применять спецсредства и все остальное. В течение пяти суток здесь велась кропотливая разъяснительная работа. По предложению Соломенцева мы провели очень полезную встречу с уважаемыми людьми города и республики. Кроме того, были встречи со студентами в университете, институтах и профтехучилищах. Мы пошли к людям на фабрики и заводы. Но толпа, собравшаяся на площади, еще стояла. Выходил Соломенцев, выходил первый заместитель Генерального прокурора СССР Баженов — никакого результата. После них к людям вышел я и, уважая народ этой республики, немного зная их обычаи и нравы, я прежде всего снял свой головной убор перед гробом убитого таксиста Гаглоева. Толпа затихла. Но мне дали говорить от силы две-три минуты. Послышались выкрики, в мою сторону полетели камни, куски брусчатки, которой была выложена площадь. Пришлось уйти. А толпа осталась. Вечерами на площади пылали костры, ломались киоски, садовые скамейки — люди грелись у костров, но не расходились.

Соломенцев обратился в ЦК КПСС с просьбой о введении комендантского часа. Мы тут же получили категорический отказ. Нам сказали: ни в коем случае. В этот момент на пленуме обкома был избран другой руководитель республиканской партийной организации. Я запомнил такую деталь: выступает женщина, звеньевая одного из совхозов и обращается к бывшему первому секретарю обкома Кабалоеву: «Я, — говорит, — 17 лет работаю в совхозе, так вот вы за 17 лет у нас ни разу не удосужились побывать, хотя совхоз находится рядом с городом». Как же, спрашивается, этот Кабалоев столько лет держался на своем посту? Не знаю. А вот держался. Бывало и такое. К чести Соломенцева (о бывших членах Политбюро сейчас не принято говорить хорошо), могу сказать, что он вел себя хладнокровно, выходил один на один с толпой без охраны — как и все мы: ни у меня, ни у него, ни у других товарищей в этот момент не было в карманах даже пистолетов, нам это было строжайше запрещено. Да и что такое пистолет против толпы? Только лишний раздражитель, не более того.

Нам все время повторяли в ЦК КПСС — только беседы, только встречи с людьми, удовлетворение их просьб, требований. Телефонная связь работала круглосуточно. Среди местных жителей не было ни одного убитого, ни одного огнестрельного ранения, тогда как среди солдат, стоявших в оцеплении, пострадавшие были. На моих глазах курсантику училища арматурным прутом переломили руку, и она повисла на плече как плеть. Другому парню таким же прутом выбили глаз. Зрелище было неприятное. Только после этого силы, стоявшие в оцеплении, стали защищаться и наступать, тесня толпу и выдергивая зачинщиков. У нас была «Черемуха», но до самого последнего момента этот нервно-паралитический газ в Орджоникидзе не применялся, с ним вообще надо обращаться очень осторожно, ибо это такая штука, которая может надолго парализовать человека. Сейчас он по-прежнему находится на вооружении. Кого-то из зачинщиков мы арестовали, но этих людей было немного, и большая их часть после проведенной профилактической работы разошлась по домам. Все-таки уговоры подействовали. С нашей стороны в тот момент, когда мы освобождали площадь, раздавались, конечно, холостые выстрелы, но в толпу, повторяю, никто не стрелял.

За годы, проведенные мною на службе в МВД СССР, внутренние войска никогда не стреляли в свой народ. Никогда! Стреляли только в преступников, посягавших на честь народа! На честь людей! Если в Чимкенте на базаре пьяная толпа рвала на части местный отдел милиции и шла на штурм городского комитета партии, — вот тогда да, тогда войска стреляли. И защищали — тем самым — народ! Но ни у кого из нас, руководителей МВД, и мысли не было, чтобы отдать команду применить оружие «на поражение». Внутренние войска никогда не были вооружены разрывными пулями и безжалостными по отношению к человеку отравляющими веществами.

О событиях в Орджоникидзе я в полном объеме рассказал Леониду Ильичу. Он был шокирован, долго не мог понять, как же такое случилось, кто здесь виноват, что произошло, Это были тяжелые дни в его жизни. Больше всего он переживал за обком партии, за критику в его адрес. Был созван Секретариат ЦК КПСС, его вел Суслов. Докладывал Соломенцев, присутствовал и министр Щелоков. Секретариаты ЦК проходили на Старой площади, в просторном зале здания ЦК КПСС. Обычно на него приглашались различные заинтересованные лица — в этот раз здесь выступали представители отдела административных органов ЦК, Прокуратуры, МВД и КГБ. Обо всем говорилось как есть. Все действия внутренних войск и милиции были признаны правильными. Суслов дал очень резкую оценку работе партийной организации республики по интернациональному воспитанию трудящихся. Кабалоев, вызванный на Секретариат, был немедленно исключен из партии и отправлен на работу в какую-то глухомань. Но разве от этого стало легче?

Источник: Мой тесть Леонид Брежнев / Юрий Чурбанов. — М.: Алгоритм, 2007, стр. 126–131