Скульптор Борис Шанаев в книге «Частица духа» приводит две истории, которые представляют большой интерес. Любопытно, что они находятся в разных местах текста (стр. 55 и стр. 189) и между собой никак не связаны. Это дает основание думать, что сам автор, судя по всему, не увидел в них определенной параллели. Первая история была записана Шанаевым в 1934 г. со слов старожилов селения Кани. Речь в ней идет о лидере сопротивления карательной экспедиции 1830 г. Беслане Шанаеве. После поражения повстанцев, Беслан с сыновьями был сослан в Сибирь. Его старший сын Азо (офицер царской армии, за 20 лет до Махамата Томаева, избравший измену присяге измене своему народу) был казнен.

Элкан Шанаев рассказал мне связанный с Бесланом еще один эпизод из жизни Муссы Кундухова. Мусса находился в Иркутске, в гостинице, когда адъютант доложил, что под усиленным конвоем везут известного кавказского бунтаря. Накинув на плечи тулуп, Мусса вышел навстречу конвою.

Он не знал, с кем имеет дело и стал говорить с каторжником на разных кавказских языках, но тот молчал. Только когда Мусса заговорил по-осетински, Беслан оживился и сказал: «Де ’взаг ирон у, фæлæ дæ дарæс…»

Мусса Кундухов узнал из его скупого рассказа, что Беслан, как и разлученные с ним сыновья, едет на каторгу. Одет он был в бешмет, голова повязана башлыком. Борода и брови – обледенели, на ногах – чувяки. Он дрожал от холода. Мусса Кундухов снял с себя дорогой тулуп, бережно закутал Беслана, приказал конвою довезти его до места назначения и на обратном пути доложить ему. Что стало с сыновьями – неизвестно.

Скорее всего, это всего лишь легенда, так как во время восстания Кундухову было лишь 17 лет, и он находился в Петербурге в качестве аманата (заложника для обеспечения точного выполнения договора), Беслан же тогда был уже пожилым человеком. Тот же Кундухов назвал его в своих мемуарах «75-летним стариком». Естественно, что в воспоминаниях Муссы нет никаких упоминаний о встрече с Бесланом. Тем не менее, важно то, что народная молва приписала единственно верную линию поведения для Муссы в описываемой ситуации, нисколько не сомневаясь в том, что он поступил бы именно так. У осетин много претензий к Кундухову, но человеческая низость не из их числа.

Вторая история уже произошла с самим Борисом, когда он находился в плену у немцев в конце Великой Отечественной войны.

Я буду неблагодарным человеком, если не напишу еще об одной встрече с человеком удивительной доброты. В те дни, когда советские войска стремительно наступали, мы, военнопленные, думали, только об одном – лишь бы уцелеть, дождаться своих. Некоторые из военнопленных уже ушли на запад, а мы, несколько человек, продолжали ходить на разные работы – тушили пожары, спасали детей и стариков.

В один из дней мы, уставшие, сели отдохнуть. Стояла ясная погода, но было еще довольно прохладно. Вдруг издалека показалось два немецких офицера, оба высокого роста, в парадной форме: сабли так и сверкали на солнце.

Я подумал, и все остальные, как позже оказалось, что они идут нас расстреливать. Такое случалось нередко.

Подойдя к нам, они спросили, есть ли среди нас выходцы с Кавказа? Им показали в нашу строну. Нас было четверо кавказцев, в том числе один русский.

Один из офицеров подошел к нам поближе, поздоровался и спросил: «Нет ли среди вас осетин?» Я ответил, что есть. Он удивился: «Ау, ирон дæ? Æмæ цæй мæллæг дæ?» В таком состоянии, сказал он, едва ли доберешься до дома. Я встал и мы, разговаривая, отошли в сторону. Сделав вид, что поправляет мой воротник, он сунул мне пятьдесят золотых марок и добавил по-осетински: «Ты никому их не показывай, мало ли что, могут убить. Разменяй и понемногу трать, сейчас в этой суматохе вас вряд ли будут кормить. Все подходит к концу, и вам надо выжить». Я его спросил: «Как ваша фамилия? Хоть имя назовите. Кого мне благодарить?» Он ответил: «Это тебе необязательно знать. Ты тоже кому-нибудь сделаешь доброе дело, и это для меня будет благодарностью. На том стоим».

Я уверен, что этот человек не был фашистом.

К сожалению, осетины – маленький народ, и зачастую становится жертвой противоречий народов больших. Но нас связывают невидимые нити общего происхождения, и даже находясь по разные стороны баррикад, мы должны стремиться проявлять этническую солидарность. Это правильно.