Воспоминания полковника запаса Олега Борисенко о событиях 1981 г. В то время он был курсантом ОрджВОКУ (1981—1985) и принял непосредственное участие в побоище. Он подробно описывает митинг, вмешательство карателей из Тбилиси и поджог техники. Как и стоило ожидать, он придерживается официальной позиции о «беспорядках наркоманов и националистов».

Как-то включив недавно телевизор. Услышал знакомую песенку «Малиновки услышав голосок» и память невольно вернула меня в промозглую осень тысяча девятьсот восемьдесят первого года…

В клубе Высшего военного Краснознаменного Училища. имени С.М. Кирова. После прошедших массовых беспорядков, нам давал концерт инструментальный коллектив Зенитно-Ракетного Училища. Подружились мы тогда можно сказать на всегда. Сдружили совместные действия по ликвидации беспорядков…

Курсанты ЗРУ пели «самоделишную песню» на мотив «Малиновки». Сейчас по прошествии многих лет я конечно уже не смогу восстановить слова по памяти. А коверкать своей бурной фантазией не желаю. Поэтому вставлю строчки, которые врезались в мою курсантскую память. Называлась она «Черемуха». Черемуха — это отнюдь не дерево с красивыми цветками, которые я пожирал пригоршнями перед школьными экзаменами, а слезоточивый газ, который в ту пору стоял как специальное вооружение в войсках МВД и Советской милиции.

Черемухи заслышав запашок,
вдруг вспомню я забытые сражения….
Как на обком бежали басмачи,
Кричали бей курсантов до уничтожения…

Черемуха душистая
напомни ну-ка мне,
как бились с анашистами,
в холодном октябре…

Может эта песенка сейчас мне и вам покажется примитивной. Но в далеком восемьдесят первом, когда про Афган практически еще не публиковалось в прессе, до Алма-Ата, Карабаха, Таджикистана, двух Чеченских воин, эта песня стала нашим маленьким гимном.

***

24 октября, мы сидели в учебном классе на самоподготовке. Через час должен был состоятся кросс на три километра.

Я скучая смотрел в окно. Хоть сам и увлекался велоспортом до армии, но бежать почему-то не очень хотелось. Принудиловка, ведь она, как обратная сторона магнита, отталкивает все добрые начинания. Вчера я нарисовал стенгазету и очень об этом пожалел сегодня, потому что если бы не поторопился, то мог бы откосить от кросса. Но дело было уже сделано. Краски высохли, и взводный ее уже просмотрел. Меня он похвалил.

— Лучше бы от забега освободил, что мне его похвала, за четыре года, которые впереди еще успею отличиться.
— Взвод! Встать! Смирно! — эта неожиданная команда, вернула меня к действительности. То в класс группы влетел как ошпаренный лейтенант Юрченко, наш взводный.
— Вольно! Садись! — скомандовал взводный.
— Курсанты, толпа с гробом убитого движется в сторону города. Впереди прутся бабы и дети, уже один заслон милиции и курсантов смяли. Порвали форму, кое кому разбили головы.. В случае если толпа приблизится к Орджоникидзе наш взвод в составе всей десятой роты, должен выдвинутся в оцепление.
— А кросс? — поинтересовался я.
— Какой на хрен кросс, ты что дурак, Борисенко??

И все таки мне не верилось, что ненавистная дистанция в три километра откладывается из-за какой-то ерунды. Но «ерунда» росла как снежный ком. При подходе к городу толпу пополнили городские жители…

***

По коридору затопали сапожищами курсанты спецвзвода четвертого курса. Замкомвзвода Эдик Анучин вышел из класса. Потом вернулся и взял с собой двух курсантов. Они принесли десять или одиннадцать солдатских касок, и радиостанцию Р-105.

— Все бля, — пояснил Анучин, — пока хлебалами щелкали, все каски разобрали другие взвода. Ты радист командира батальона! — сказал мне Эдик и сунул рацию в руки, прибавив, — тебе каска не положена. Если что пилоткой прикроешься.
— От кого? — поинтересовался я.
— Не от кого, а от чего! От камней, идиот! Там носороги уже памятник Серго Орджоникидзе разбирают! А он мраморный, по башке получишь, потом всю жизнь воробьям фиги показывать будешь.
— А остальные? Касок-то на взвод не хватит? — не унимался я. На правах комсорга батальона, я немножко имел права спорить с младшими командирами.

Анучин влез на табурет стоящий у командирского стола.
— Внимание взвод! Делай как я! — с этими словами он развернул у пилотки поля вниз ушами. Мы все стали похожи на пленных немцев, которых ведут по Москве…
— Строится на плацу! — раздалась команда.

Мы выходили на построение, а перед нашими носами проносили первокурсников. Практически не выкакавших мамкины пирожки, проносили под руки курсантов четвертого курса, с разбитыми лицами и головами. У них, также средств защиты было, на три роты, касок сорок — не больше.

Один курсант или сержант старшего курса, с повязкой на голове крикнул: «Куда собрались с голыми руками?! Ломайте табуретки и разбирайте ножки».

Я понял, что резиновых палок в училище нет. Тут же, задавая себе вопрос и ломая взводную табуретку, подумал: «А как я живого человека ударю ребристой деревянной ножкой по голове? Ему же больно будет! Но больно пока было лишь курсантам четвертого курса. Я утешил себя тем, что деревянная ножка все-таки лучше, чем пуля. Ведь двенадцатой роте раздали боевые патроны, и они сидели в казарме в ожидании команды „фас“» …

***

Я, включив радиостанцию, надев наушники бегал за комбатом, как Муму за Герасимом, который ходил туда-сюда вдоль строя.
— Что там, в эфире? — поинтересовался он.
— Говорят, что местные менты разбежались. На площади одни старшекурсники остались. Толпа в обком прорвалась и громит все что там есть, — разводя руками ответил я комбату.

Батальон по команде комбата Усманова, в колонну по два начал выбегать на улицу, где бесилась толпа… Я побежал за комбатом, как лунатик, качая над головой антенной радиостанции…

Наверное, наш вид напугал толпу. Так как увидев пилотки с опущенными ушами, хлебные лотки вместо щитов и ножки от табуретов. Толпа подумала, что вернулись варвары. Погнав хулиганов с площади, мы загнали ее в парк. Но вскоре толпа погнала нас обратно к дверям обкома.

Я подумал: «Если всю ночь бегать друг за другом, пугая истошными криками по очереди, то радистом я быть, не желаю». Рация весила около 12 килограмм. Но толпа вдруг увидала въезжающую на площадь пожарную машину. «Ры…Ры…О!» — раздалось из внутренности людского сборища. Пожарный мужественно включил водяную пушку, и струя пенообразователя вырвалась из ствола. Но как она вырвалась, так и кончилась. Может воды забыли заправить, может пушка сломалась. Пожарный сообразив, что его сейчас будут бить, спрыгнул с машины и шурша широкими брезентовыми Маяковскими штанищами, ломанулся, как ломовая лошадь, к нам.

Толпа, подбежав к пожарке, стала ее раскачивать. Теперь я уже совсем перестал соображать. Было похоже на новогодние забавы, только вместо снежков был камень. Толпа кидала в нас куски мрамора, мы подбирали их и кидали обратно.

Курсанты ЗРУ заняли обком и как в Смольном развалились на широких лестницах. Тут-то я и совершил акт мародерства. Зайдя за комбатом в здание обкома, я умудрился тяпнуть солдатскую каску у спящего ракетчика. Комбат похвалил: «Молодец! Не зевай Фомка — на то и ярмарка!» Теперь я носился за комбатом в шинели с краповыми погонами и каске с надписью ОЗРУ…

***

«Давай кровати в санчасть!» — поступила команда. Это полезли в окна училища самые отчаянные националисты. Я, отведя курсанта на перевязку, обалдел, когда столкнулся нос к носу с усатой-волосатой рожей в окне.

Недолго думая, то ли от возбуждения, то ли от страха я зарядил дужкой от кровати в лоб непрошеному гостю. Душка отскочила от его головы и вернулась мне в каску. Не слямзил бы каску, набил бы шишак, сам себе. «Деревянный он что ли?» — успел я подумать. Но «небритая рожа» рыча, влезла уже по пояс. И я, поняв, что дужка уже не поможет, сняв каску, со всей силы ударил в лоб ею. Детина, как-то обмяк и исчез в темноте.

Тут поспел курсант старшего курса, и мы вместе с ним установили кроватную сетку в окне санчасти. Окно выходило на проспект Мира. Хорошенькое название! «Миру — Мир! Солдатам — дембель!» — пришло мне в голову.

Полетели камни, бутылки. Нашлись специалисты по бутылкам с зажигательно смесью. Но они много вреда не причинили, так как прибыли курсанты второго и третьего курсов, которые, погнали толпу вдоль проспекта. При этом они были уже вооружены не табуретками, им выдали обкомовские вешалки для верхней одежды, разломанными и приготовленными для подмоги. Вид этих в некотором роде палиц, с шишками на конце и привел в бегство толпу.

Я побежал искать комбата, который был у грузовых ворот…

Стоял сплошной туман от «Черемухи». Но мы к ней уже давно привыкли. Глаза уже не слезились. Толпа тоже привыкла к слезоточивому газу. И получалось, что брошенная шашка черемухи летела назад оставляя за собой вонючий шлейф. Её тут же подбирал близстоящий курсант и снова закидывал в толпу. Так продолжалось до тех пор, пока шашка не прогорала. Далее поджигалась новая и все повторялось. Забежав вперед, скажу, что когда ехал в январский отпуск, то от моей шинели шарахались все коты аэропорта Минеральные Воды. До такой степени провонялась этой гадостью одежда.

Когда площадь была сплошь накрыта дымом, какой-то прапор привязал к черемухе взрыв пакет и закинул эту бомбу в толпу. Там ее подхватил детина и шашка бабахнула в его руке. Сколько было визгу! С нашей стороны похожий на визг футбольных фанатов, с противоположной, на вой мартовских котов.

Почему я вставляю между документальной хроникой свои воспоминания? Наверно все-таки зародился там безумный военный, который надышавшись черемухи вкусил запах жизни, вкус командировок. Где-то пришел и опыт. Спецназовцы, кажется из Бакинского [Тбилисского — прим. Zilaxar] полка, который прибыл через сутки, врывались кольцом в толпу, из кольца выбегали их сослуживцы и выхватывали человек пять, после кольцо уходило из толпы. Я такое видел тогда в первый раз. Но опять же, отвлекаясь от темы, уже на Алма-Атинских массовых беспорядках, мои бойцы не были утянуты в толпу, так как учил я их не по конспектам и наставлениям. Кстати там же в составе Кара-Кимирского полка прибыв в Лахмату, как тогда мы называли меж собой столицу Казахстана, в нашей роте ни один офицер не пострадал. Потому что все были кировцы и помнили Орджо, мы взяли каски. Остальная же белая кость решила прогуляться и поехала в фуражках набекрень. Потом мы носили в санчасть им яблоки. А им штопали головы. И самое интересное: вот это разгильдяйство, превратили в героизм. Всем, кому прилетел в башку камень дали по медали «За боевые заслуги», а тем, кто сохранил подчиненных и остался на площади Брежнева до конца, не уехав в госпиталь, «приклеили бороду».

***

Комбат выставил оцепление. Я болтался с рацией за спиной и наблюдал за толпой, которая уже разжигала костры на площади, добрые бабушки приносили лаваши и араку молодчикам, не желающим уходить с насиженного места. Вдруг открылись двери грузового КПП, и строй курсантов 2-го и 3-го курсов устремился к площади. Толпа, роняя лаваши и бутылки, побежала, увидев массу военных. Потом я узнал, что и из парадного входа одновременно выдвинулись курсанты четвертого курса. Через минут семь площадь опустела. Курсанты гнали толпу по проспекту Мира, и через чугунный мост дальше в город. Подъехала милиция и увезла гроб с убитым таксистом. А часам к двум мы увидели колонну из ЗИЛ-131, это прибыл мотострелковый батальон Грозненского полка. К нам прибыло первое подкрепление.

На следующий день все повторилось. На площадь опять просочились воинствующие элементы. Я присел на радиостанцию и закурил. И вдруг вспомнил, что вечером принесли почту и вручили письмо от мамы. Отойдя в сторону я на одном дыхании прочел его. Сзади подошел курсант моего взвода Лешка Синчило: «Барсик, покурить оставишь?»

Я молча передал ему в руки бычок и попробовал пошутить:
— Кури, кури, а то у меня уже губы жжет.
— Ты что такой убитый?
— Ленка замуж выходит в январе, мать написала. Соседи же.
— Че делать будешь?
— Курить брошу!
— Что правда что ли?
— Спорим? Пока не найду другую, не закурю!

Мы с Лешкой поспорили на два блока сигарет, и я ему отдал оставшиеся в пачке две или три сигаретки. 

Город пылал, окна близлежащих домов были выбиты, магазины разграблены, местная милиция ушла в партизаны. Единственный в училище БТР-60ПБ, носясь по улицам Орджоникидзе, грохотал из КПВТ холостыми патронами. В него из обкуренной толпы летели бутылки с зажигательной смесью.

Горящий БТР возвращался к училищу, где на него направляли водяную струю из пожарной машины. Когда пламя сбивали, черный от копоти лейтенант закрывал люк и машина вновь исчезала в конце проспекта.

«Что-то долго нет БэТээРа», — проговорил комбат как Илья Муромец из-под ладошки смотря сквозь клубы слезоточивого газа, к которому войска и толпа давно уже привыкли. Стоящий рядом капитан показал пальцем в конец проспекта. Оттуда, как из преисподней, появилась охваченная огнем машина.

БТР летел на всех парах, колеса у него горели, от брони шел черный дым. Горящий бронетранспортер остановился у пожарной машины. Солдат-пожарный, сидевший за водяной пушкой, пустил струю в несколько атмосфер. Лейтенант, задыхаясь от едкого дыма, откинув башенный люк, высунулся по пояс и жадно хватал широко раскрытым ртом воздух пахнущий черемухой. Струя долетела до лица лейтёхи, его щеки надулись, как у хомяка, и задрожали под давлением воды. Лейтенант, закатив глаза, провалился на дно горящего БТРа. Солдат получил по роже от прапорщика. Офицера же, который рыгал, как Змей Горыныч пенообразователем, пытаясь судорожно захватить глоток воздуха, вытащили из люка и привели в чувство…

Днем на БТР, как Ленин на броневик, взяв в руки мегафон, забрался прибывший специальным рейсом член ЦК КПСС товарищ Соломенцев. Он представился, толпа стала его слушать. Но последняя фраза решила судьбу переговоров. После необдуманной тирады о применении силы, в члена ЦК полетели из толпы камни, и оратор кубарем скатился с импровизированной трибуны…

***

Я тогда, на свою беду, припрятал одну шашку «черемухи». И хранил её до самого зимнего отпуска. Зачем? Не знаю. Наверное, на память или…

Вернулся из отпуска, не догуляв и недели.

— Ты, что так рано? — поинтересовался мой взводный, увидев меня утром в казарме на кровати.
— Соскучился! — улыбнулся я, и, подмигнул ему синим подбитым глазом.
— Красавец! Где тебя так?
— Пусть не лезут! — пошутил я.

А вечером меня вызвали в канцелярию. На столе, перед ротным, лежала телеграмма из Кировского РОВД г. Петропавловска: «Курсант Борисенко Олег Анатольевич 15 января 1982 года устроил скандал в кафе «Айсберг». Где проходил торжественный вечер по поводу бракосочетания гр. Смирнова Александра Владимировича и Панасюк Елены Васильевны. После того, как драку разняли, он ушел, но вернувшись через пятнадцать минут, бросил в зал шашку со слезоточивым газом «Черемуха». Просим принять меры и сообщить нам о наказании вашего военнослужащего».

И уже вечером, драя очки в туалете, я тихонько мурлыкал песенку:

«Черемуха душистая,
напомни тихо мне…»

Генерал Иванов меня не выдал, я отделался пятью нарядами вне очереди… и конечно же насмешками моих сослуживцев, которые подтрунивают меня до сих пор…

---

---