TOP

Глава «Быть грузином» из книги Дональда Рейфилда «Сталин и его подручные» (2004 г.). Рейфилд — британский литературовед, специалист на русской литературе конца XIX – середины XX века, грузинской литературе, фольклоре и лексикологии. Владеет русским и грузинским языками.


В 1937 г. советским писателям заказали повести и поэмы о детстве Сталина. Некоторые решились на рискованный, хотя и заманчивый прием — писать по схеме детства Иисуса Христа. У Христа и у Сталина — отец-ремесленник, который вскоре перестает играть роль в семье, простая, немногословная мать, и в двенадцать лет всякое подобие семейной жизни внезапно обрывается. Такие подростки должны проявлять невиданную самостоятельность, они больше никогда никому не доверяют, не говоря уж о ранней умственной зрелости и категорическом неприятии чужой точки зрения. И пусть есть бесчисленные тысячи таких подростков, они не становятся мировыми тиранами. Качествами, обусловившими успех Сталина, Джугашвили к тому времени еще не обладал — во-первых, инстинктивное убеждение, что он призван властвовать, во-вторых, охотничье чутье, помогающее вовремя нанести удар по жертве, в-третьих,глубокое понимание чужой мотивации, в-четвертых, гипнотизерское мастерство в манипуляции людьми.

То, что нам известно о ранних годах Сталина, — травмы его домашней жизни, блестящие школьные отметки, искалеченное тело и сильный интеллект — это общие места в биографиях многих «великих» мужчин и женщин. Можно добавить, что предпосылкой для успеха тирана является принадлежность к этническому меньшинству или, по крайней мере, происхождение из провинции. Какую же роль сыграла грузинская национальность в формировании Сталина? Здесь мы уже имеем дело не с комплексом неполноценности провинциала или со стремлением провинциала доказать свои таланты столичному миру. Из своего грузинского наследства Сталин черпал чувство превосходства над остальными людьми, как будто такое происхождение оправдывало более жестокое и беспощадное отношение, чем те гуманные шаблоны Европы XIX века, которые так мешали другим революционерам в борьбе за новый порядок.

В Кремле этнические связи Сталина казались не сильнее, чем семейные. В 1950 г. группу грузинских историков вызвали к Сталину для беседы об их работе. Их озадачило то, как Сталин употреблял личные местоимения. Он говорил: «Они, русские, не оценивают… Вы, грузины, умалчиваете…» Если русские — это «они», а грузины — «вы», тогда какая же национальность у сталинского «я», когда же он говорил «мы»? Как многие нерусские большевики — евреи, армяне, поляки, латыши или грузины, — Сталин лишился одной национальности, не приобретя второй: может быть, национальность в социалистическом обществе вычеркнута гражданством. Тем не менее Сталин остался грузином даже в большей степени, чем Дзержинский — поляком или Троцкий — евреем. Чтобы вникнуть в его мышление, надо углубиться в его грузинское воспитание и наследие.

Жертвы и враги его, конечно, приписывали грузинской культуре его злопамятность и обидчивость при малейшем посягательстве на его личность. Младший сын Сталина Василий как-то раз, будучи нетрезв, выкрикнул: «В нашей семье мы никогда не прощаем обиды». Для русских и турок неопровержима аксиома, что кавказец не может не мстить за обиду. У Сталина есть, однако, и другие традиционные черты кавказского мужчины: вне домашнего очага проявления любого чувства, кроме гнева и возмущения, подавляются. Грузинское общение подчиняется ритуалу не менее строгому, чем ритуал китайского придворного. Такие принципы помогали Сталину вести себя перед публикой или с чужими людьми совершенно противоположно своим истинным побуждениям и чувствам. Таким же образом свободные нравы революционера только прикрывали строгое кавказское пуританство. Сталин, например, как хороший ученик, писал одобрительные замечания на полях своего экземпляра «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Фридриха Энгельса, но дома он настаивал, как истинный кавказский патриарх, на подчинении женщин и детей власти взрослого мужчины.

В ближайшем окружении не могли забыть, что Сталин — чужак: во-первых, он говорил по-русски с грузинским акцентом (тем сильнее, когда он произносил речь), во-вторых, водке он предпочитал красное вино. И все-таки после 1917 г. он редко говорил по-грузински, даже с Орджоникидзе и Берия, хотя он не переставал читать грузинские книги. К своему старшему сыну Якову, который до семнадцати лет ни слова по-русски не говорил, Сталин ни разу не обращался по-грузински. Единственной яркой кавказской чертой, которую он сохранил и которой гордился, было умелое приготовление мяса: и в 1930-х гг. Сталин закалывал барана собственным ножом, свежевал тушу и жарил шашлык.

После 1917 г., кроме немногих записок к матери или на полях книг, Сталин писал исключительно по-русски. В русском он допускал некоторые ошибки, типичные для грузина: он думал, что «макароны» — это существительное в единственном числе, и путал винительный и предложный падежи в таких фразах, как «положить в гроб» или «распинать на кресте». Судя по гневным или любознательным заметкам на полях книг, по спорам с грузинскими учеными и партийными секретарями, или по его покровительству восьмитомному Толковому словарю грузинского языка, он никогда не переставал интересоваться грузинским языком и историей.

Стихи, однако, Сталин писал по-грузински (хотя чужие стихи на русском он тоже иногда поправлял). Его поэтическая карьера обрывается в шестнадцать лет, но до самых последних дней он читал по-грузински, подчеркивая толстым красным или синим карандашом слова или выражения, которые ему не нравились. Он читал, как очень знающим и неумолимый корректор, правя грамматику или стиль, спрашивая по-русски, когда он уже не понимал какое-нибудь редкое грузинское слово: «Это что?» Он даже поправлял авторский перевод с греческого на грузинский. На высказывания грузинских писателей Сталин иногда реагировал бурно. Например, замечание Константина Гамсахурдия в послесловии к роману «Давид Строитель» — «Если мы воспитаны путем исторического патриотизма, мы можем сделать из любого бандита Наполеона» Сталин откомментировал: «Глупость». Когда Гамсахурдия утверждает, что Гегель и Бальзак считали роман вершиной творчества, Сталин опять реагирует: «Ха-ха. Чепуха!»

Важнее всего то, что Сталин разделял мнение грузинских просветителей, средневековых и современных, о мессианском назначении своей родины. Одержимые мнимым величием доисторической Колхиды и величием Грузии в XII в., многие грузины до сих пор допускают, что их народ — избранный. Это убеждение глубоко проникло в сознание Сталина. Помечая карандашом на полях «Истории Грузии» Ивана Джавахишвили (он читал эту книгу в разгар войны, в 1943 г.), Сталин спрашивает с возмущением: «Зачем автор умалчивает, что Митридат и Понтийская империя были грузинским правителем и грузинским государством?» В собрании сочинений Николая Марра, феноменально начитанного шотландско-грузинского шарлатана-гения, который выдумал классовую теорию языка и на время убедил Сталина в ее пригодности, Сталин подчеркивает карандашом особенно сумасбродные мысли в статье «Абхазы и абхазология», где Марр утверждает, что русский народ происходит от «яфетических» народов Кавказа, тем самым намекая, что Грузия — старинный очаг русской культуры. Сталин никогда не сомневался, что он — представитель избранного народа.

Реальная, а не мифологическая грузинская история может быть источником настоящей политической мудрости. То, что Сталин узнал о средневековой Грузии в семинарии, подсказывало ему стратегию для захвата и применения власти и рисовало идеал абсолютного самодержавия. Грузинские Багратиды, будь то Давид Строитель в XII в. или Теймураз I в XVII в., строили ли они империи, как Давид, или теряли их, как Теймураз, были беспощадными самодержцами, которые избавлялись от всех соперников, даже от своих соратников. (Неудивительно, что в сталинском экземпляре романа «Давид Строитель» так много пометок.) В своем стоицизме грузинские цари иногда доходили до психопатологического бесчувствия. Они ставили интересы государства гораздо выше интересов народа, даже своей же семьи. Они защищали свою идеологию, православие, самыми хитрыми приемами, даже обращаясь временно в мусульманство. И, как истинно христианские цари, с религиозной страстью больше всего ненавидели и презирали самих себя. Давид Строитель писал «Песни покаяния», а Теймураз сочинил «Страсти мученицы святой Екатерины» (о смерти собственной матери): оба царя-поэта рисуют себя погруженными в грех, губящими собственную душу, чтобы спасти царство. В этом ощущении собственной мерзости, в убеждении, что человек духовно пресмыкается в грязи, таится самое ядовитое в безбожном, но все-таки религиозном мировоззрении Сталина.

Грузия влияла на Сталина не только в историческом, но и в культурном смысле. Идеальным правителем, с точки зрения Багратидов, являлся универсальный гений, не только стратег, но и ученый, художник. Почти все Багратиды, династия, правившая без малого тысячу лет, были поэтами, а некоторые и учеными. Например, в 1570-х гг. картлийский царь Давид XI составил одно из самых полных руководств к галенически-арабской медицине; в 1780-х гг. князь Вахушти стал первым и лучшим географом страны. Одержимость Сталина литературой и писателями, наукой и учеными, его личное завистливое честолюбие в этих областях вполне соответствуют характеру таких грузинских царей, как Теймураз, который, подобно Нерону, завидовал своим соперникам и в политике, и в поэзии. После итальянского Возрождения лишь немногие диктаторы так умело, как Сталин, манипулировали подвластными им поэтами.

Те шесть стихотворений, которые Сталин написал и опубликовал по-грузински, когда ему еще не было семнадцати лет, весьма бесхитростно и беззаботно раскрывают его мысли — редкое явление в сталинской речи, устной или письменной. Психиатры, и не только последователи Фрейда, поразились бы таким изобилующим в них символам депрессии и болезненной мнительности, как луна и яд. Одно стихотворение заканчивается так: «Я расстегну мои одежды и открою луне грудь, / С распростертыми руками я буду обожать / Источник света, льющегося на землю!» Другое стихотворение начинается: «Когда светило, полная луна, / Плывет по небосводу» и рисует аллегорию восстановленной политической веры, но завершается: «Душа моя ликует, сердце бьется ровно, спокойно; / Но разве подлинна эта надежда, Нисплосланная мне тогда?»* Уединение обожателя луны превращается в недоверие и подозрение.

Еще одно стихотворение описывает презренного и отверженного скальда в лермонтовском духе:

«Где бы ни звучала арфа,
Толпа подносила скальду Кубок с ядом […],
И ему говорили: «Пей это, проклятый,
Вот твоя доля! Нам не нужно ни твоей правды,
Ни этих твоих небесных мелодий».

Неблагодарность и яд – повторяющиеся темы в любом описании сталинского обращения с соперниками и с подчиненными: больше всего он боялся предательства, даже убийства, со стороны тех, кто был больше всех ему обязан, и упреждающими ударами сокрушал, а то и буквально отравлял тех, кто больше чем кто-либо ожидал от него благодарности и доверия. Любимые глаголы молодого поэта указывают на склонность к насилию: вешать, разить, схватить, вырвать. В лирике Джугашвили есть интересная вертикальная перспектива — сверху вниз, от «ледников луны» через «распростертые руки» в «ямы» — так он изображает метания от мании к депрессии. Неудивительно, что в зрелые годы Сталин вообще не поощрял тех подхалимов, которые пытались заказать переводы на русский его отроческой лирики, точно так же, как он запрещал портреты или скульптуры, которые показывали его рябое лицо и сухую руку, или увольнял актеров, которые имитировали его хромоту или грузинский выговор.

Сталин брал за образец не только реальных, но и фиктивных героев. Его пленили первые романисты грузинской литературы. Революционный псевдоним Коба исходит из мелодраматического романа Александра Казбеги «Отцеубийца». У Казбеги Коба — полудикий горец, рыцарь-абрек: он воссоединяет несчастных влюбленных (девушку, ложно обвиняемую в убийстве своего отца, и ее возлюбленного), а затем, когда местные феодалы в заговоре с русскими завоевателями губят обоих, мстит за них. Коба-мститель — единственный персонаж, остающийся в живых в конце романа Казбеги. Своей удачей, тем, что он пережил и врагов, и друзей, Коба особенно понравился Сталину, и это прозвище жило дольше всех других сталинских ласкательных имен, до 1937 г., когда он умертвил Орджоникидзе, последнего друга, который был с ним на «ты».

В 1890-х гг., в семинарские каникулы, Сталин редко возвращался в Гори на лето; он проводил время под Тифлисом с другими семинаристами и общался с грузинскими студентами, только что вернувшимися из Варшавы, Харькова, Москвы, Петербурга. Каждое поколение грузинских студентов оказывалось еще более радикально настроенным. Отрочество Сталина совпало с деятельностью марксистов «месаме даси», не очень сплоченной группы, которая склонялась к идее, что власть нужно свергнуть силой, и уже отказывалась от национализма, чтобы сотрудничать со всеми угнетенными народами Российской империи. В Грузии радикальные настроения были более распространены – даже среди предпринимателей и дворянства, — чем в самой России. Борьба Грузии за самоопределение объединила всех, несмотря на раздоры между либералами и революционными социалистами. Лига свободы в Грузии охватывала и конституционных социалистов, таких как меньшевик Ноэ Жордания, который станет руководителем Грузинской республики Грузии в 1917 г., и марксистов-интернационалистов, таких как Филипп Махарадзе, один из первых политических учителей Сталина. Тифлис все еще был сонным провинциальным городом, но в 1895 г. грузинская интеллигенция, рассеянная по всей России и Европе, в ссылке или в университетах, смогла сосредоточить маленькую группу марксистов именно в столице. Пролетариев все еще было мало (в городе преобладали армяне-купцы и русские чиновники), так что пропаганда марксизма была более выгодна в единственном большом промышленном закавказском городе, Баку, или в главном закавказском порту, Батуми.