Ушел из жизни Герасим (Резо) Георгиевич Хугаев (1945–2024), один из основателей Республики Южная Осетия. Рухсаг уӕд! Публикуем отрывок из мемуаров Хугаева, посвященный осетино-ингушской войне 1992 г. в страдающем отсутствием редактуры варианте, представленном в канале «Бонвæрнон».

***

По вопросам жизнеобеспечения Республики 28–29 октября 1992 года я оказался во Владикавказе. Город бурлил. Люди требовали от руководства принятия незамедлительных мер по пресечению начавшегося открытого поползновения ингушских экстремистских сил на отторжение части города и Пригородного района. Кое-как порешив 28 октября свои дела в ведомствах Республики, я решил проскочить в Камбилеевку, чтобы проведать близких родственников и своими глазами увидеть происходящее здесь.

В селе Карца, да и в местах компактного проживания ингушей в Камбилеевке и других местах, местное ингушское население стало перекрывать улицы бетонными заграждениями, укрепляло подходы к своим территориям прочими оборонительными сооружениями, везде толпились агрессивно настроенные люди.

Все говорило о готовности противной стороны реализовать свои притязания силовыми средствами.

Только к вечеру удалось мне посетить «серое» здание. Площадь у дома Правительства была полна людьми, они требовали выдать им оружие, чтобы защищать себя. Вокруг «серого» дома в полных «доспехах» стояли солдаты. В самом здании, по коридорам, также было полно солдат с автоматами, многие развалились на полу у стен по обе стороны коридоров. На втором этаже встретил Сергея Хетагурова, который шел по коридору с несколькими генералами. Встреча меня несколько удивила, знал, что уже долгое время тот не выходил на работу, после того, как подковерная борьба между ним и Галазовым, на одном заседании парламента вылилась в прямое столкновение, когда была создана депутатская комиссия по изучению серьезных нарушений правительства. Тогда Сергей демонстративно покинул заседание и более на работу не выходил.

Галазова в кабинете не оказалось. Секретарь доверительно сообщила, что он у Бирагова, своего заместителя. Прошел туда и застал их втроем: они двое и Т. Кусов. Обсуждали сложившуюся ситуацию.

Из-за их декомпрессионного состояния, я ничего путного из разговора не извлек и включился: «Мы на Юге в конце 80-х годов подобную ситуацию прошли. И тогда руководство не смогло оценить обстановку и во многом по его вине мы не смогли вовремя адекватно отреагировать на грузинские угрозы. Не надо повторять наши ошибки. Надо вооружить народ и призвать к активному сопротивлению». Также подробно рассказал об увиденном в Пригородном районе, добавив, что — это война. Реакция Бирагова была бурной: «Что прикажешь делать, каждый час в Бесланском аэропорту садятся военно-транспортные самолеты и перебрасываются войска, ты сам их видел и здесь в здании. Федеральный центр сам регулирует ситуацию и будет так, как он хочет». «Но это означает, что в час икс ингуши займут те территории на которые претендуют и тогда федеральные войска станут между осетинами и ингушами и таким явочным порядком произойдет раздел территории» — ответил я ему. И вновь он повторил: «А что прикажешь делать нам с федеральными войсками, воевать?» Тут и меня прорвало: «Если дело дойдет до попрания наших национальных интересов, то — да!»

Понятно, что мои собеседники списали мои слова на мой «кударский экстремизм» и перевели разговор в иное русло. Захотелось мне напомнить Юрию Григорьевичу его слова, сказанные им на одной из наших встреч еще весной, когда на сессии парламента Северной Осетии, на которой я присутствовал, группа ингушских депутатов выставила свои требования о возвращении Ингушетии их «исконных территорий» — Пригородный район и правобережье Владикавказа. Я тогда заметил, что следует серьезно отнестись к такого рода демаршам, так как они могут привести к кровопролитию.

Тогда Бирагов с каким-то апломбом мне ответил: «Мы не такие глупые, чтобы этого допустить». Подтекст сказанного меня задел, ибо «мы не такие» адресовано было нам — южанам, которые по глупости втянулись в кровопролитие, а вот они… Не без основания я ему тогда ответил: «Посмотрим, цыплят по осени считают». И вот наступила эта осень, но я не стал их задевать, пожалев своих визави, видя в каком они состоянии. Встал и обратился к Галазову, что мы будем готовы прийти на помощь, как только получим такое обращение и вышел. Утром 29 октября выехал в Цхинвал. По приезду, около полудня зашел к Торезу. У него шло совещание, было почти все руководство Республики (Алан Чочиев, Олег Тезиев, Евгения Дзагоева, Вале Хубулов, Вадим Габараев, Аца Кабисов и еще несколько депутатов).

Торез прервал совещание и начал расспрашивать о том, что происходит во Владикавказе. Я подробно проинформировал присутствующих, в том числе и о встрече с Галазовым, подчеркнув, что если не будут приняты решительные меры, то мы потеряем Пригородный район. И потому считаю нужным перебросить наши воинские подразделения, чтобы не допустить такого исхода. В ходе бурного обсуждения моего предложения, один из присутствующих напомнил, как при начале грузинской агрессии против Юга, повело себя североосетинское руководство, которое не только осуждало южан, но и запретило североосетинским добровольцам ехать на помощь, выставив милицейские посты в Мизуре и Буроне. Было предложено переждать с переброской наших вооруженных формирований, чтобы Галазов и его окружение на своей шкуре прочувствовали каково это — без братской помощи. «Да поймите же, день-другой будет решать все, к тому же Пригородный район — это в основном кударцы, хоть об этом надо подумать», — был мой последний аргумент. Но Торез подвел черту под наш спор: «Резо, до того, пока Галазов не обратиться за помощью, я не могу сделать то, о чем ты просишь». Я встал и вышел. Приказал водителю ехать в Квайсу. Здесь мною, еще с августа 1989 года, началось формирование отряда, который 7 января 1991 года, с начала агрессии Грузии, по моему указанию был переброшен на помощь Цхинвалу и принимал активное участие в обороне Республики. Вооружил и оснастил всем необходимым, ровно как и почти все другие районные и сельские отряды.

Потому, как только к ночи мы прибыли, вызвал Вла — командира и собрали часть отряда. Я им объяснил ситуацию, которая сложилась на Севере Осетии, поставил в известность о позиции руководства Республики, как не вполне адекватной. Вла недолго думая, произнес, что в любом случае нам надо ехать на помощь и добавил, обращаясь к ребятам: «Я не могу приказывать кому-то ехать со мной. У меня во Владике семья и потому должен быть там, но если кто-то добровольно хочет со мной, то, Бога ради». «Бога ради» — захотели все и уже часа через два квайсинский отряд был на марше.

Утром 30 октября вернулся в Цхинвал и зашел к Торезу. Застал там почти всех вчерашних и еще командиров нескольких отрядов. Узнал, что в Северной Осетии ингуши начали силовой захват территории, на которые претендовали. О том, как нам, южанам поступать в этой ситуации не было единого мнения. Но когда я дал знать, что только вернулся из Квайсы и мои ребята, т.е. квайсинский отряд уже во Владикавказе, то с места подскочил Парпат, командир созданной национальной гвардии: «Уæдæ ма ам мах шы нæ мады л… хæрæм?! Шæугæ!» — и выскочил из кабинета. За ним потянулись командиры отрядов. И хлынули на Север, на нашу общую с североосетинскими братьями войну, сотни и сотни хорошо вооруженных, организованных, проведших два года на полях сражений бойцов. Это была уже битва за Родину — единую Осетию.

Уже в этом непроходяща значимость тех дней октября-ноября 1992 года. Уверен, не явись «кударская» помощь в тот критический момент, силам в Москве, ранее породившим «Закон о реабилитации репрессированных народов» в форме и в качестве спускового механизма приведения в действие кровавых межнациональных конфликтов, удалось бы развести ингушей и осетин по «красной» линии разграничения, для удовлетворения алчных интересов соседей. И не только. Тем самым закладывался взрывной запал под существование самой России.

Как не крути, а осетинам на Юге в 1989–1992 годах и на Севере в октябре–ноябре 1992 года, в кровавых бойнях пришлось отстаивать не только свое право на существование и свое жизненное пространство, но и воспрепятствовать реализации планов по началу демонтажа, вслед за СССР, уже самого Российского государства. Но толку-то что? Мы сами от своих локальных, но значимых для судеб России побед, так и ничего не извлекли. Более того, после установления осетинско-осетинской государственной границы в 1994–1995 гг., которая, как нам стало известно недавно, окончательно очерчивается по географическо-территориальному ландшафту, может стать тем последним гвоздем, который будет вколочен в крышку гроба, где будет упокоено единство Нации. Стоит себе представить, чтобы стало с Северной Осетией, если бы в октябре 1992 года де-факто и де-юре такая разделительная полоса, которая закрепляется на наших глазах и, что страшнее, с нашего же согласия, существовала. Думаю, не представляем. Однако, думаем… как тот индюк, который попал в чьи-то харчи.