Оригинальное название «Роль горцев Северного Кавказа в формировании системы культурных ценностей кубанских казаков». Автор И. Ю. Васильев.
***
Эпоха Кавказской войны была временем адаптации системы ценностей казаков, переселившихся на берега Кубани, к новым условиям и её окончательного оформления. Большую роль в этом процессе сыграли как условия военного времени, так и непосредственные контакты с коренным населением Северного Кавказа — горцами. Последние в особенности повлияли на складывание такого знакового элемента казачьей культуры, как форменная одежда.
Как один из важнейших символов своего, казачья форма выражала культурно-психологический облик казака, его представление об идеальном образе себя. Невозможность носить свою традиционную форму расценивалось казаками как признак потери ими своего статуса, выпадение из человеческого общества. Ф. Елисеев описал реакцию пленных белоказаков на то, что их переодели в обычную солдатскую форму: «Этот костюм полностью переменил наш казачий облик, вызывая у нас и смех, и тоску, и думушку горькую» [1. C. 109]. Форменная одежда кубанцев — это несколько измененный комплекс горской мужской одежды. Каковы же причины его превращения в мундир? Вероятно, причиною этого явилась реализация традиционных ценностно-эстетических установок в новых условиях. Действительно, набеговая война в плавнях, лесах и предгорьях оказалась совершенно новым явлением казачьей жизни. Приспособление к нему потребовало значительных изменений. Прежде всего, речь идет о снаряжении воина. Казаки практически целиком заимствовали боевой комплекс черкесов, состоящий из одежды и вооружения. Этот комплекс был максимально приспособлен к условиям войны на Кавказе. Линейцы освоили его быстро, уже в начале XIX века. Аналогичный процесс у черноморцев затянулся до середины века [2. С. 35, 39, 78].
В то же время имело место и социопсихологическое приспособление к новым условиям. «Чтобы успешно бороться с адыгами, черноморцам требовалось поменять буквально все: походную одежду, оружие, коней, седловку, тактические приемы, порожденные опытом степной войны, а для большинства — психологию мужика-пахаря, заброшенного волею судьбы на опасную и беспокойную границу» [3. С. 69]. Таким образом, боевые действия на кубанской границе, кроме всего прочего, способствовали сплочению казачества на основе воинской системы ценностей, сложившейся задолго до переселения. Именно она облегчила казакам адаптацию к новым условиям. Система ценностей подсказала критерии, в соответствии с которыми производились заимствования, и перестраивалась культура. Основным ценностным критерием было соответствие воинскому духу. Оно предполагало соединение боевой эффективности и эстетической привлекательности, широко известной воинской доблести тех, у кого делается заимствование. В самом деле, хорошо подогнанное черкесское снаряжение не стесняло движений, соответствовало природно-климатическим условиям Северного Кавказа, специфике маневренной партизанской войны (например, обувь была удобна для бесшумной ходьбы; бурка могла защитить от внезапно начавшейся в горах непогоды и служить одеялом на случай ночлега).
Образ горского воина рассматривался современниками в комплексе. Поэтому популярности боевой черкесской одежды способствовала популярность оружия. К примеру, казаками ценились шашки горского типа, превосходившие традиционные сабли как по боевой эффективности, так и по легкости ношения [4. С. 38].
Казаки высоко оценили боевые качества своего противника. Все горское пользовалось в их среде большим уважением. Помимо всего прочего этому способствовал высокий уровень развития у черкесов мужской воинской субкультуры. Само их храброе и решительное поведение в бою производило на казаков большое впечатление. И.Д. Попка сравнивал черкесов с бургундскими и лотарингскими рыцарями [4. С. 4]. Даже спустя десятилетия после окончания войны казаки высоко оценивали черкесских воинов того времени [5. С. 8]. Все это не могло не облегчить усвоения казаками воинских элементов горской культуры.
Эффективность горского снаряжения, воинская слава носящих его в немалой степени способствовали тому, что оно стало восприниматься как «красивое». Такое эстетически окрашенное отношение, в свою очередь, облегчало усвоение боевого адыгского комплекса. Ведь «красивый», «яркий» и «знаменитый» — такие определения издавна присваивались славянами всему, что связано с ратным делом [6. С. 188, 105, 28]. Потому и после того, как складывание комплекса форменной одежды в основном завершилось, его эстетичности придавали особое значение. «Форма обмундирования, преследуя удобства для ношения ея, вместе с тем должна быть, возможно, красивее и изящнее, а так же быть и в преемственной связи с нашим историческим прошлым, когда наши отцы и деды в борьбе с врагами добывали славу…», — размышляли казачьи офицеры в начале XX века [7. С. 63]. Таким образом, красота форменной одежды, в свою очередь, подчеркивала воинскую доблесть казаков. Она была призвана выгодно отличать их от других групп населения.
Форма была заметным фактором, выделявшим казаков из среды восточнославянского населения. Как уже говорилось, казаки гордились своим внешним отличием от «мужиков». Мундир был признаком их привилегированного сословного статуса [7. С. 63]. Восприятие казачьей одежды как кавказской подчеркивало сходство казаков со свободными и храбрыми воинами — горцами, разделяло их с невоинственным податным крестьянством. В то же время форма, овеянная боевой славой, символизировала победу над теми же горцами [8. С. 282].
Условия набеговой войны консервировали некоторых архаичные исконно казачьи элементы быта и мировосприятия. Например, они способствовали сохранению представлений о захвате военной добычи не как о грабеже, а как о необходимом элементе повседневной жизни, важном подспорье в хозяйстве. Из своей военной добычи казаки выделяли долю для вдов и сирот, восстанавливали поголовье скота в случае его захвата горцами.
Особенно это было характерно для линейных казаков. В данном случае речь идёт скорее не о прямом заимствовании горских обычаев, а о сохранении исконных казачьих традиций под влиянием архаизирующих условий набеговой войны в приграничье. Имел значение и непосредственный пример горцев. С ним казаки знакомились посредством кавказского обычая куначества — дружеским связям между воинами разных народов, которым не могли помешать даже непрерывные военные действия между ними. Всё это опять таки было характерно, прежде всего, для казаков-линейцев [9].
Эти же самые обстоятельства военного времени и общения с воинственным народом актуализировали традиционные казачьи установки на воинственность и сопутствующие ей качества. Такие, как храбрость, сила, ловкость, смекалка [10. С. 12, 50; 11].
Такая архаизация быта имела и свои негативные стороны. Например, в Кубанской области даже после окончания Кавказской войны было развито скотокрадство, и конокрадство в особенности. Существует мнение, что оно препятствовало развитию коневодства в области. Кражами скота занимались представители разных социальных и национальных групп жителей области. При этом станичные старожилы очень часто обвиняли в них именно горцев [12]. Подобная традиция в определённой степени продолжала сохраняться и среди казаков. По воспоминаниям Ф.И. Елисеева, скотокрады из числа казаков и горцев Баталпашинского отдела порой сотрудничали. Казаки сбывали угнанный скот горцам, а те, в свою очередь, — казакам. Такие отношения зачастую носили долговременный характер и строились на основе куначества. Однако они постепенно становились анахронизмом [14. С. 258].
В целом влияние горцев Северного Кавказа на систему ценностей кубанских казаков выразилось в привнесении в казачью среду такого важного и ценностно значимого элемента материальной культуры, как казачий мужской костюм (форма). Влияние архаизирующих условий Кавказской войны (сравнительно медленное развитие хозяйства и изменение образа жизни, необходимость участия в набеговой войне) было опосредованным вкладом горцев в формирование системы ценностей кубанского казачества. Условия военного противостояния с горцами способствовали развитию и консервации казачьих ценностных установок на воинскую удаль, захват добычи, военизацию всего быта. Свою, но всё же меньшую, роль сыграл непосредственный пример горского образа жизни. В большей степени он был значим для линейцев.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Елисеев Ф. Последние дни // Родная Кубань. Краснодар, 2001. № 2.
2. Матвеев О.В. Очерки истории форменной одежды кубанского казачества (конец XVIII – 1917 г.) / О.В. Матвеев, Б.Е. Фролов. Краснодар, 2004.; Фролов Б.Е. Об адыгском влиянии на оружие черноморских казаков // Фольклорно-этнографические исследования этнических культур Краснодарского края. Краснодар, 1995.
3. Фролов Б.Е. Четыре героя из «сотни лучших» — штрихи к портрету // Алексеевские чтения. Краснодар, 2004.
4. Фролов Б.Е. Оружие кубанских казаков. Краснодар, 2002.
5. Свидин Н. Тайна казачьего офицера. Краснодар, 2002.
6. Апостолов А. Запорожье: страна и народ // Запорожская сечь. М., 2004; Лескинен М.В. Мифы и образы сарматизма. М., 2002; Три поездки Ильи Муромца // Русские былины. М., 2002.
7. Матвеев О.В. «Справа» в исторической картине мира кубанского казачества // Научная мысль Кавказа. 2002. №2.
8. Орлов П.П. По вопросу «хоронит ли казачью славу и честь черкеска» // Сборник рассказов и статей. Екатеринодар, 1911.
9. Кубанская фольклорно-этнографическая экспедиция (далее — КФЭЭ) — 2003. Аудиокассета (далее — А/к) — 2950. Краснодарский край, Апшеронский район, станица Нижегородская, информатор – Перепелица М.Ф., исследователь — Рыбко С.Н.
10. Григоренко Я. Пластунские походы // Кубанский казачий вестник. 1916. №18.
11. Бондарь Н.И. Воины и хлеборобы // Вопросы казачьей истории и культуры. Майкоп, 2002.
12. КФЭЭ — 95, А/к 798, Краснодарский край, Северский р-н, ст. Новодмитриевская, информатор — Архипенкова М.Т., 1908 г.р., исследователи — Кирий О.А., Пьянкова Н.А.
13. Елисеев Ф.И. Казачьи картинки // Первые шаги молодого хорунжего. М., 2002.
Источник: Вопросы казачьей истории и культуры: Выпуск 8 / М.Е. Галецкий, Н.Н. Денисова, Г.Б. Луганская; Кубанская ассоциация «Региональный фестиваль казачьей культуры»; отдел славяно-адыгских культурных связей Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований им. Т. Керашева. – Майкоп: Изд-во «Магарин О.Г.», 2012. – 220 с.