Автор: Руслан Бзаров

Присоединение Алании-Осетии к России, получившее международно-правовое оформление в 1774 г., было подготовлено эффективной деятельностью Осетинского посольства в России. Как известно, посольство отправилось в Петербург осенью 1749 г. и работало там до начала 1752 г., обсуждая с правительством Российской империи концепцию русско-осетинского союза и условия будущего присоединения.

Состав и полномочия Осетинского посольства были предметом многократного и тщательного изучения в Петербурге. Международные интриги и закулисная борьба вокруг русско-осетинских переговоров середины XVIII в. заставили российское правительство вести сложную следственную работу, сопровождавшую выработку политических решений. Используя отсутствие в Осетии государственных институтов и центральной власти, грузинские противники русско-осетинского союза пытались дискредитировать послов, приписывая им незнатное происхождение. Следственная эпопея, завершившаяся постановлением Сената о ложности всех доносов, породила ценнейшие документы с дополнительными и уточняющими сведениями о составе Осетинского посольства.

Первый сюжет, требующий особой точности, — «проектный» состав Осетинского посольства в пять человек, что соответствовало численной норме сенатского указа. Уменьшение «проектного» числа осетинских представителей до троих реальных послов состоялось летом 1749 г. В донесении, написанном в июне 1749 г., названы имена тех двоих, что отказались ехать: «Из назначенных 5 старшин Дугарской Созорука, Тугаецкой Девлет из уездов ехать с архимандритом Пахомием ко двору Ея Императорскаго Величества намерение свое отменили по угрожением же кабардинцов, которые оным старшинам внушали, если они с архимандритом поедут, то будут задержаны в России в аманатах, а они, кабардинцы, будут им неприятели и разорять станут их домы».

Осетинское посольство прибыло в Москву 7 декабря 1749 г., а 8 декабря архимандрит Пахомий, выполняя приказание Синода, представил первоначальные сведения о послах. Их было трое:

a) Зураб Егоров сын Азовов, он же и Елиханов.
b) Елиссей Лукин сын Хетагов или Эба Генцаулов.
c) Батирмиза Давидов сын Куртаулов, в крещении нареченный Георгием.

По указу Сената каждого из трех старшин сопровождал помощник-служитель:

a) Зураба Елиханова сопровождал сын Канамат, в крещении Дмитрий.
b) Помощником Елисея Хетагова назван Василей, именуемый также: Дживий, Жиб, Едживи Абакшилиев, Див Абашеле.
c) Служителем Батырмирзы Куртаулова был Сергей Соломонов сын Алгузов.

Зураб Елиханов был центральной фигурой осетинского политического проекта, связывавшего государственные перспективы страны с установлением русско-осетинских отношений. Зураб происходил из семьи владетелей Зарамагского замка, остатки которого и сегодня высятся на утесе в высокогорном селении Даллаг-Зарамаг. Принадлежность Зураба к фамилии Магкатæ (в русской записи — Магкаевы) была определена Г. А. Кокиевым, а затем проверена и подтверждена М. М. Блиевым на основе сопоставления документов с фольклорным материалом.

Елисей Хетагов происходил из общины Зака, строения его замка сохранились в селении Даллаг-Зака, а фамилия «Генцауров» не потребовала дешифровки — это Хъесатаг (в русской записи — Кесаевы). П.А. Кокиев сообщает, что предания называют этого посла Эба Кесаевым, а Хетаговых и Кесаевых считают «фамилиями одного рода». «На родине, в селении Зака, — пишет М.М. Блиев, — его знали как Кесаева Эба, сына Кесаева Еса».

Батырмирза Куртаулов дольше других послов хранил тайну своего происхождения. В его фамилии, используемой в документах, видели указание на место жительства. Батырмирза-Георгий действительно происходил из Куртатинского общества, давшего имя занимаемому им ущелью реки Фиагдон. Но такая «фамилия» имеет не географическое, а обычное для осетин генеалогическое происхождение. Она указывает на то, что ее обладатель возводил свое происхождение к Курта, легендарному предку Куртатинской гражданской общины.

Несомненно, у Батырмирзы была и фамилия, образованная от имени реального предка-эпонима и указывающая на принадлежность к определенной родственной группе. От Батырмирзы, как сообщает документ 1751 г., «получено известие», что живет он «в волосте Хутат, в местечке Чюарыкавы» — то есть в горном селении Дзуарикау Куртатинской гражданской общины. Годом раньше Кайхосро Махатели, хорошо знавший Куртатинское общество, доносил Синоду, что Батырмирза происходит «из деревни Чопонат». Очевидно, что «Чопонат» — не что иное, как осетинское Цопанатæ — фамилии, именем которой в Дзуарикау называлась принадлежащая ей часть селения с земельными угодьями. Цопанатæ (в русской записи Цопановы) принадлежали к колену Уæлæсых и входили в число самых влиятельных и знатных фамилий Куртатинской общины.

Канамат-Дмитрий сопровождал своего отца в качестве служителя. Докладывая об осетинских послах в Синодальной канцелярии 8 декабря 1749 г., на следующий день по прибытии посольства в Москву, архимандрит Пахомий рассказал: «Оной де Зураб сюда приехал с сыном своим родным Канаматом, которой де им, архимандритом, в Осетии крещен в 1746-м году и наречен Дмитрием».

Дживи-Василий должен быть зачислен в разряд «историографических неудачников». Исследователи путают его с другими лицами.

Под именем «Василей» помощник посла включен в «Реестр едущим из Санкт-Питербурга чрез Астрахань в Осетию», который приложен к указу об отправлении Осетинского посольства на родину в 1752 г. Впервые некто по имени Жиб упоминается в февральском 1750 г. доносе игумена Николая Махатели, который считает его не служителем, а полномочным представителем — одним из четырех осетинских старшин, привезенных Пахомием. Замечательно, что автор доноса не видит разницы в происхождении между Эба и Жибом, которого он называет третьим из четырех осетинских представителей. В ноябрьском 1750 г. доносе Кайхосро Махатели упоминается «Дживий … из деревни Шпа». В совместном февральском 1751 г. доносе братьев Махатели назван «Едживи Абакшилиев … деревни Шпол». Наконец, в других бумагах 1751 г. он фигурирует как «осетинец же Див Абашеле», «осетатский житель Обашвих».

«Осетинец», нареченный в крещении Василием, надо полагать, носил имя Джиуи. Фамилия, к которой он принадлежал, надежно устанавливается на основе двух грузинских (одна из них русифицирована) форм ее написания и точной географической привязки. «Абакшилиев», «Абашеле» и «Обашвих», то есть Абашвили в деревне Шпа — это, конечно, Абайтæ (в русском написании — Абаевы) из селения Сба, главной резиденции этой знатной фамилии.

Сергей Соломонов записан под этим именем в «Реестр едущим из Санкт-Питербурга чрез Астрахань в Осетию». Он числился помощником Батырмирзы Цопанова. Отсутствие в документах осетинских имен Сергея и его отца Соломона весьма затрудняет идентификацию, к тому же в качестве фамильного имени использовано название одного из древних колен этногонической легенды — æгъуызатæ. И все же имеющаяся информация достаточна для некоторых наблюдений.

По документам, в которых упоминается Сергей Алгузов, можно составить набор признаков родственной группы, из которой он мог бы происходить:

а) принадлежность к колену æгъуызатæ;
б) не вызывающая сомнения знатность, которая в силу широкой известности в Грузии неоспорима даже для грузинских клеветников;
в) возможные контакты с грузинами, живущими во владениях князей Эристави Арагвских (оттуда происходили братья Махатели);
г) место проживания, позволяющее объединяться (в том числе в сознании сторонних наблюдателей) равно с куртатинцами (Батырмирза) и с закинцами (Елисей).

Ответ, который напрашивается сам собой, как раз и послужит предположением о фамильной принадлежности Сергея Алгузова. Единственная фамилия, отвечающая всем приведенным признакам, — Томайтæ (Томаевы). Одна из знатнейших фамилий колена æгъуызатæ, признанная в дворянстве всеми царскими дворами раздробленной Грузии, Томаевы имели три вотчины: две основные — в Руке (верховья Большой Лиахвы) и Кора (Куртатинское ущелье), а также «промежуточную» — в Зака (на полпути между Руком и Кора).

Дугарской Созорука и Тугаецкой Девлет вышли из состава Осетинского посольства, в которое по первоначальному плану должно было войти пять человек. Кого же представляли несостоявшиеся послы? Названия их «уездов» в документе предшествует личным именам совсем не случайно, а в полном соответствии с обсуждавшейся темой представительских полномочий. «Дугарский» и «Тугаецкий» «уезды» — это Дигорское и Тагаурское общества, которые занимали особое место в жизни Осетии XVIII в., отличаясь высоким уровнем социального и хозяйственного развития, жесткой сословной системой и господством замкнутых корпораций наследственной знати.

И дигорцы, и тагаурцы участвовали в формировании посольства, выдвинув в его состав по одному старшине. Предварительно определить их патронимическую (в современном смысле фамильную) принадлежность удается на основе сопоставления документов XVIII в. и родословных росписей, составленных в середине XIX в. —это Созуруко Абисалов и Долат Кануков.

Принципы формирования Осетинского посольства не могли, естественно, найти прямого отражения в документах. Российской стороной был задан лишь общий формат приема: по статусу — «из старшин, знатным»», по числу — «не более, как 5 человеком и при них служителям их». С другой стороны, особенности традиционного осетинского самоуправления, чуждого всякой бюрократии и не имевшего делопроизводства, лишают нас надежды на существование документов, отразивших процесс или описывающих принципы формирования посольства.

В то же время в Осетии XVIII в. было невозможно получить общественные полномочия вне публичных представительских институтов. Поэтому сам состав формируемого посольства следует считать наиболее объективным выражением формулы, которая легла в основу подготовки представительства, направляемого в Россию. Заданный уровень полномочий («из Осетии», означенного осетинского народа») и формат приема (не более пяти знатных старшин со служителями) превращают список послов в самый надежный источник реконструкции принципов формирования посольства.

С выходом из первоначального состава посольства тех двоих послов, что происходили из Тагаурского и Дигорского обществ, выезд отложился всего на два месяца. Этого времени было достаточно лишь для местной замены кандидата, выбывшего по субъективным причинам, или для попытки уговорить тагаурцев и дигорцев изменить решение об отказе, если оно было консолидированным. Судя по отсутствию дублеров, состоявшееся решение оказалось, как минимум, корпоративным — на уровне дигорской и тагаурской аристократии. Ясно и то, что двух месяцев никак не могло хватить на новый выбор всего посольства или даже серьезные перемены в его составе. Вспомним, что процесс подготовки занял несколько лет: решение Сената состоялось еще в августе 1746 г. Никаких признаков изменения «основного состава» нет в документах.

Такая неизменность означает, что реализованный в 1749 г. тройственный формат вполне соответствовал принципам общенародного представительства. Другой важнейший вывод, который с необходимостью следует из неизменности «основного состава» посольства: оно не формировалось на принципах паритетного представительства от осетинских обществ. Наличие или отсутствие в составе посольства посланцев из конкретных обществ не повлияло на его статус. Иначе говоря, формула составления посольства «из Осетии», «означенного осетинского народа» предполагала не механическое сложение посланцев, выдвинутых отдельными обществами, и не объединение их в некоторую сумму, величина которой соответствовала бы числу представленных обществ. В подобном случае предложенный Сенатом формат «пяти старшин» был бы вообще неприменим — в него невозможно втиснуть паритетное представительство одиннадцати осетинских обществ. Неопровержимым свидетельством того, что речь вообще не шла о выдвижении представителей отдельных обществ, является присутствие в «основном составе» посольства двоих туальцев — Зураба Магкаева и Эба Кесаева. В многочисленных документах, отразивших историю посольства и ход его переговоров с российским правительством, нет и намека на отдельные интересы Туальского (как, впрочем, и какого-то иного) общества или какой-либо группы обществ Осетии. Везде и всегда только «Осетия», «Осетинская земля», «осетинский народ».

Базовое значение тройственного формата посольства подтверждено самим фактом его успешной реализации. Несомненно, и усилия, вложенные в несостоявшуюся поездку «дополнительной пары» послов, имели ясный для современников смысл, увязанный с формулой «основного состава». Какова же была эта формула?

Осетины XVIII в. твердо держались традиционной системы представительства. Документы второй трети XIX в. надежно свидетельствуют, что и по прошествии столетия все происходило по тем же неизменным правилам.

В экстремальных условиях безгосударственного существования, с рубежа ХIV-ХV вв. до второй половины XVIII в., основой социальной и политической организации горной Алании — Осетии оставалась особая скифо-аланская модель общественного устройства. Ее неотъемлемой чертой была открытая Ж. Дюмезилем концепция идеального индоевропейского общества, организованного в соответствии с тремя социальными функциями. Актуальная идеология общенародного единства строилась на этногоническом предании об общем предке народа и трёх его сыновьях. Три базовых (общенародных) колена возводили свое происхождение к прародителю Ос-Багатару и назывались по именам его сыновей. Потомкам Кусагона традиция отводила роль жрецов и судей, колену Царазона (вариант: Агуза) приписывала особую воинскую доблесть, а наследников Сидамона связывала с производительным трудом и богатством.

Политическим объединением жителей определенной территории была гражданская община — самоуправляющийся общественный организм, коллектив граждан, обладающий суверенными правами. Устройство всех общин было одинаковым: территория делилась на три округа, население — на три колена. Общинный парламент состоял из трех фракций, посреднический суд — из трех групп судей, войско — из трех полков. Вступая в территориальные союзы, гражданские общины образовали одиннадцать земель-областей, за которыми в русской номенклатуре закрепилось название «обществ». Каждое общество, сохраняя суверенитет, по мере необходимости объединялось с остальными в военной и внешнеполитической деятельности. Иными словами, Осетия эпохи горных обществ — это конфедерация самоуправляющихся земель-областей, живших в едином социокультурном пространстве традиционной социально-политической модели.

Случайно ли послов, представляющих, как постоянно напоминают документы, «Осетию», «Осетинскую землю», «осетинский народ», — трое?

Базовая коленная идентификация двоих послов не составляет труда. Фактический глава посольства Зураб Магкаев-Елиханов принадлежал к одной из знатнейших фамилий древнего колена Цæразонтæ. Магкаевы претендовали на особую знатность и в числе немногих связывали свое происхождение с царским домом средневековой Алании.

Батырмирза Цопанов происходил из высшего сословия Куртатинской гражданской общины, которая возводила свое происхождение к Сидамону, старшему сыну Ос-Багатара, и целиком принадлежала к общенародному колену Сидæмонтæ.

Несколько сложнее определить коленную принадлежность Кесаевых — источники не содержат на сей счет прямых указаний. Тем не менее, существуют как надежные источники, так и объективный способ определения коленной принадлежности Кесаевых. Для этого достаточно установить их место в троичной структуре Закинской гражданской общины. Документы, которые позволяют это сделать, разделены почти вековым хронологическим расстоянием. В них приведен полный состав традиционного закинского представительства, избранного по важным случаям. В 1766 г. письмо об оставлении игумена Григория во главе Осетинской духовной комиссии подписали от «Захинскаго уезда» четверо старшин: Василий Абаев, Егор Битариев, Димитрий Генцауров, Феодор Томаев. В 1859 г. депутатами «Закского общества» в сословную комиссию были выбраны Гисо Битаров, Тека Кесаев, Берт Абаев.

Идентификация Абаевых (Абайтæ) и Томаевых (Томайтæ) многократно зафиксирована документами и отражена в литературе: эти фамилии принадлежат к колену æгъуызатæ. Представленные в обоих случаях Битаровы (Битартæ) относятся к колену Сидæмонтæ. Поэтому место Кесаевых в традиционной общественно-политической системе не вызывает сомнения — они принадлежат к колену Къусæгонтæ.

Словом, трое послов «основного состава» — пример неизменного следования традиции, образец идеального представительства, воспроизводящего архетипическую формулу социальной гармонии, правовой завершенности и политической легитимности в масштабах
всей страны.

Более того, абсолютное соответствие традиции находим и в происхождении знатных служителей-помощников, рыцарей сопровождения — все трое принадлежали к носителям воинской функции в троичной арийской системе. В позднесредневековой Осетии воинскую функцию вариативно представляли два колена — Цæразонтæ, к которым принадлежал Канамат, сын Зураба, и æгъуызатæ, из которых происходили Дживи Абаев и Сергей Соломонов. На самом деле Цæразонтæ и æгъуызатæ — это две ветви одного колена, сформировавшегося из потомков средневековой военной аристократии, в том числе и царской династии, как свидетельствует устное осетинское предание и грузинская придворная практика. Имена, как давно показал В. И. Абаев, происходят от римско-византийских титулов «Цезарь» и «Август» — в русском переводе «цесаревичи» и «августейшие». Не забудем к кому они едут, чтобы вполне оценить соответствие такого подбора значимости миссии и высоте принимающей стороны. Последнее, на что необходимо указать для понимания соотношения имен Цæразонтæ и æгъуызатæ в осетинской жизни — это регионализм их распространения. Цæразонтæ представлены преимущественно на севере, где расположен их домен (регион Мизура — Зарамага), æгъуызатæ связаны преимущественно с югом — их изначальная родовая территория расположена в пределах нынешнего Дзауского района Республики Южная Осетия (регион Рук — Сба — Уанел).

Формат традиционной легитимности общеосетинского представительства не был единственным, которому должно было отвечать Осетинское посольство. Его идеолог и фактический глава Зураб Елиханов имел слишком значительный политический опыт (в том числе российский), чтобы не учесть очевидных для середины XVIII в. обстоятельств.

Установлению русско-осетинских отношений предшествовало изучение Коллегией иностранных дел географического и политического положения Осетии, но российский вывод о независимости небольшой кавказской страны вовсе не отменял северной (малокабардинской) и южной (карталино-имеретинской) экспансии. В виртуальном смысле внешних притязаний Осетия середины XVIII в. делится на две зоны влияния, ясно очерчиваемые направлением завоевательных набегов соседей, наличием у них даннических и вассальных связей в пограничных осетинских обществах и агентурной сети в остальных. Обратим внимание: двое из троих послов представляли южную половину Осетии — зону притязаний и влияния соседних грузинских владений Ирана и Османской империи.

Не только южные, но и центральные общества Осетии грузинские вассалы персов и турок «осваивали»,раздавая дворянские грамоты, княжеские титулы, почетные пенсии и торговые льготы осетинской знати — впрочем, без особого разбора и без всякой ответственности. Когда в XIX в. гордые обладатели грузинского «дворянства» попытались использовать свои документы, то на поверку оказалось, что это макулатура. Но еще в XVIII в. бедного и наивного горца из благородной фамилии пытались сделать «агентом влияния» за ничтожную ежегодную пенсию и ничего не значащий громкий титул.

То же самое происходило и в противоположном направлении — из Кабарды. Князья северного соседа также представляли себя сюзеренами осетинского дворянства, привязывая его узами аталычества и дарений, покровительствуя бракам осетин с кабардинской элитой. В начале XVIII в. сформировался уже и слой их действительных осетинских вассалов — в большинстве из дигорской (западноосетинской) знати, основавшей равнинные селения в поместьях, полученных от малокабардинских князей.

Стратегический союз с Российской империей становился избавлением и от этой ползучей опасности. Не случайно переговоры с российским правительством возглавил человек, досконально знавший грузинскую политическую конъюнктуру, воспитанник и казначей царя Картли. Подобно Зурабу Магкаеву, и другой посол — Елисей Кесаев принадлежал к семье, имевшей коллекцию бумажных грузинских привилегий. Батырмирза Цопанов — третий член осетинского посольства — происходил из северного Куртатинского общества, переживавшего в XVIII в. сложный период тесных связей и жесткого противостояния с Кабардой. Двое послов-отказников — яркое воплощение борьбы, шедшей в Дигорском и Тагаурском обществах, где кабардинские князья уже имели вассальные группировки знати.

Проектный состав посольства, включавший представителей двух сильнейших в Осетии аристократических корпораций — тагаурской и дигорской — одновременно выглядит осетинской попыткой преодоления нейтрального статуса Кабарды, превращенной Белградским договором 1739 г. в барьер между Кавказом и Россией.

И, наконец, еще один формат реального посольства, подчеркивающий ответственность и согласованность политического выбора, сделанного конфедерацией осетинских обществ. Если быть совершенно точным, территорию Осетии XVIII в. нужно делить на три зоны влияния — со стороны Малой Кабарды, иранской Картли и турецкой Имерети. Достаточно вспомнить, как в первой половине XIX в., после присоединения Россией грузинских земель, частями отнятых у Ирана и Турции, и подчинения Кабарды Осетия подверглась территориально-административному разделению, при котором ее юго-западные окраины попали в состав Кутаисской губернии, центральные и южные общества вошли в Тифлисскую губернию, а крупнейшее на севере Дигорское общество было объединено с Кабардой в управлении Центра Кавказской Линии. Нетрудно видеть, что прежнее «наступление»» продолжается как с южного, так и с северного фланга. Не только Картли и Имерети, но и Малой Кабарде (традиционно более лояльной к России, нежели Кабарда Большая) в первой половине XIX в. еще достает влияния на власть и хватает вассальных осетинских связей, чтобы сохранять инерцию прежнего, с приходом России угасающего экспансионизма. Самое трогательное: уступая последней волне экспансии, пришлось делить Туальское общество, его основная часть стала Нарским участком Осетинского округа Тифлисской губернии, а Мамисонское ущелье передали в Кударо-Мамисонский участок Рачинского уезда Кутаисской губернии, еще раз подтвердив: три осетинских посла на переговорах в Петербурге представляли три разные зоны внешнеполитического влияния и давления на Осетию.

Таким образом, политические условия и дипломатические задачи эпохи установления русско-осетинских отношений, диктовавшие необходимость представлять единый народ независимой страны, находят воплощение не только в деятельности Осетинского посольства. Сам его состав хорошо иллюстрирует твердость выбора, сделанного Осетией не в политической теории — на исторической практике, в эмпирической перспективе выживания. Вполне очевидно и важнейшее значение, которое принципы формирования посольства имеют для оценки политического состояния Осетии, а в конечном счете — для точного определения форм ее политического устройства и политической жизни в середине XVIII в.