«В обществах, достигших современного уровня развития производства,
вся жизнь проявляется как огромное нагромождение спектаклей [„зрелищ“].
Всё что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление».
Ги Дебор

29 мая 2015 г. во Владикавказе состоялся круглый стол «Осетия в системе региональных и международных отношений: новый взгляд». Основной целью собрания была попытка выявить «роль и место Осетии в региональной, общероссийской и мировой системах координат». По мысли большинства выступающих, эта роль – «быть форпостом России в регионе». «„Форпостное мышление“ или историческая судьба?» – именно такой вопрос задаёт модератор мероприятия Яна Амелина в статье, написанной специально для мероприятия. Нижеприведенный текст написан на основе доклада, поэтому имеет тезисную структуру.

Имперский период

Говоря о «судьбе», необходимо раскрыть исторический контекст самого стремления правителей России искать себе в кавказском регионе «форпосты». Корни явления следует искать в историческом опыте завоевания Кавказа. С присоединением Картли-Кахетинского царства, перед Империей остро встала задача обеспечения бесперебойного, прежде всего, военного сообщения между метрополией и новоприобретёнными территориями, населёнными единоверными грузинами, подвергавшимися постоянной угрозе со стороны враждебных турок и персов. Решить её без завоевания земель горцев, лежащих между Россией и грузинскими царствами, было невозможно. Собственно, современная единая Грузия и была создана Российской Империей. Сакартвело же на протяжении почти двух веков играла роль «форпоста» на Кавказе. 

В жертву возрастающим амбициям «форпоста» Россия приносила не только жизни тысяч солдат, но, в том числе, и жизни осетин, не желавших над собой власти грузинских феодалов. Неслучайно русские карательные отряды, предававшие огню осетинские сёла, возглавляли люди с фамилиями типа Апхазашвили (Апхази), Цицишвили, Эристави, Андроникашвили и т.д. Так продолжалось до самого объявления Грузией независимости, когда необходимость в раздираемой Гражданской войной «метрополии» отпала. За короткое время существования Грузинской Демократической Республики (1918—1921), она успела побывать «форпостом» Германии, а после её поражения – «форпостом» Англии. Всё это время осетины и абхазы боролись за свою свободу, но после большевизации Грузии они были вновь отданы уже красной Россией на растерзание традиционному «форпосту».

Сталинский период

Одним из ярких признаков «сталинского периода» истории СССР является полное смешение ролей «форпоста» и «метрополии». Фактически власть в государстве была захвачена грузинскими «форпостниками», развернувшими наиболее ожесточенную кампанию ассимиляции населения Южной Осетии и Абхазии. Несмотря на то, что Грузия оставалась «зоной наибольшего благоприятствования» до самого краха СССР, смерть И. Сталина и расстрел Берия в 1953 г. положил конец доминированию «форпоста» в советской политике. Недовольство грузинского населения вылилось в массовые демонстрации 1956 г. В третью годовщину смерти вождя, жители Тбилиси собрались на улицах и площадях с лозунгами, направленными против критики Сталина (см. «Верните нам Сталина!»). Демонстранты требовали прекратить политику десталинизации, начатую Никитой Хрущевым после ХХ съезда КПСС. Выступления были жестоко подавлены войсками, а в числе арестованных оказались будущие лидеры местного движения за независимость – Мераб Костава и Звиад Гамсахурдиа. Последний стал первым президентом независимой Грузии, ныне, по иронии судьбы, продолжающей играть роль «форпоста» (в новой терминологии «маяк демократии»), только уже не России, Англии или Германии, а Соединенных Штатов.

Постсоветский период

Важно отметить, что  перестроечный Кремль до последнего цеплялся за свой «форпост», стремясь «повязать» его осетинской кровью. В конце 1990 г., ситуация в Южной Осетии обострилась до такой степени, что в Цхинвал был введён батальон внутренних войск МВД союзного подчинения. На короткое время вероятность силового противостояния уменьшилась, но осетинская сторона была проинформирована о концентрации грузинской милиции в районе г. Гори. Несмотря на неоднократные предупреждения со стороны лидера осетин Тореза Кулумбегова, командующий войсками генерал Генрих Малюшкин успокаивал население города, доказывая, что армия контролирует ситуацию. Военачальник вспоминал впоследствии: «И вот 5 января я получил шифротелеграмму из Москвы, в которой отдавался приказ пропустить грузинскую милицию в Цхинвал и Джавский район, никаких препятствий ей не чинить, службу выполнять лишь в режиме охраны военных городков. Это ошибочное и близорукое решение было принято тогдашним министром МВД Б. Пуго по согласованию с Горбачевым» (см. «Генерал Малюшкин о предательстве Цхинвала»). В результате ночью в Цхинвал вошли разношёрстные силы грузин, состоящие из милиционеров, боевиков радикальных партий и уголовников, выпущенных накануне. Южная Осетия была опять предана и отдана на уничтожение «форпосту». К счастью, грузинам не удалось сломить сопротивление города и вскоре они отступили.

После окончательной утраты Грузии в недрах Кремля всё громче стали звучать мнения о том, что не Грузия исторически являлась «форпостом России на Кавказе», а Осетия! Элиты Северной, а позже и Южной, охотно включились в эту игру. Но прижилась ли концепция в осетинских реалиях? Для ответа на этот вопрос, необходимо дать определения ключевым понятиям, которыми мы оперируем – «форпост», «форпостизм» и «форпостное мышление». Задача осложняется очевидным публицистическим характером данных терминов. Словарь Даля определяет слово «форпост» как «передовой отводный караул, пикет, охранная сторожа», словарь Ожегова как «передовой пост, укрепленный пункт, аванпост» и «передовой пункт, опора чего-нибудь». С чисто военной точки зрения сложно назвать Осетию «форпостом», т.к. в её столице находится штаб-квартира наиболее боеспособного на сегодня оперативного войскового объединения Вооруженных Сил Российской Федерации – 58-ой армии. Только безумный военачальник расквартирует штаб в аванпосте. Следовательно, речь не столько о военной составляющей, сколько об определенном мировоззрении.

«Форпостизм» как идея

«Форпост» – концепция, родившаяся в умах кремлевских идеологов и принятая правящими кругами Осетии в качестве идеологического обоснования своей политической власти. Иными словами, «форпостизм» представляет собой местечковую «элитарную идеологию». Кратко её можно охарактеризовать как «российский „Особый Путь“¹ с осетинской спецификой». Данная концепция не обладает какой-либо оригинальностью, представляя собой региональную разновидность идеологии «осажденной крепости». Ключевой тезис концепции «форпоста» состоит в том, что Осетия имеет важнейшее значение для геополитического противостояния России и Запада. Восприятие себя как важных геополитических игроков, а своих республик как ключевых полей глобального противостояния, является типичным для правящих групп как Северной, так и Южной Осетии. Не является случайным то, что политические элиты Севера раньше южных соплеменников приняли данную «парадигму мысли». Корни неравномерности процесса стоит искать в специфике генезиса правящих групп двух республик: Северная Осетия не имела разрыва элитарной преемственности, и её «перерожденные» советские элиты быстро и органично приняли традиционную и понятную для себя технологию сохранения привилегированного положения.

Термин «форпост» имеет в устах политических элит сугубо позитивное значение. Слово «форпостизм» же наоборот возникло «в среде народа» как реакция на спускаемое сверху «осадное мировоззрение». Определить «форпостизм» еще сложнее, чем «форпост». Твердо устанавливается лишь негативная коннотация, состоящая в понимании «форпостизма» как политической практики элит, ставящих туманные интересы Центра выше конкретных нужд местного населения. 

Третий рассматриваемый термин – «форпостное мышление»,  также не имеющее общепринятого значения. Судя по примерам его употребления, это синоним понятия «политической импотенции» (лат. impotens – «бессилие»), неспособности элит, в силу своей глубокой провинциальности, не просто решать хоть сколько-нибудь масштабные задачи общественного развития, но даже внятно их сформулировать. Соответственно, носители «мышления» получили наименование «форпостники». В живой речи данное понятие перекликается по смыслу с современным значением слова «временщик»². Иными словами, «форпостник» – местная разновидность «временщика».

«Форпостизм» как спектакль

Экономическая суть «форпоста» имеет, на первый взгляд, облик классического «купи-продай»: материальные блага в обмен на лояльность. Однако внимательный наблюдатель отметит, что схема имеет черты обычного мошенничества. Продавец («осетинские элиты»), делает вид, что «продаёт» некий продукт («лояльность»), а покупатель («Центр») делает вид, что этот продукт «покупает». И тут кроется ключевое противоречие идеологии «форпостизма», ведь если краеугольным камнем всей концепции является традиционная лояльность России народа Осетии, доказанная веками совместного проживания, то какой «продукт» идёт на «продажу»? Проще говоря, есть «покупатель», есть «продавец», но нет «товара». Следовательно, цель торговой операции не в самой продаже как таковой, а в свидетелях этого акта. «Форпостизм» – есть представление «театра», где Серый дом играет роль «продавца», а Кремль роль «покупателя». Спектакль ради спектакля, где цель «актеров» – подольше постоять на политической «сцене». Применительно к Осетии концепция «форпостизма» абсолютно лишена реального содержания.

«Кремлевская Республика Ичкерия»

Другое дело Чечня. Сегодня она единственный и неоспоримый «форпост России на Кавказе», причем как с военной, так и с идеологической точки зрения. Еще недавно самая непримиримая республика, сегодня является главной опорой Москвы в регионе. Подобная метаморфоза стала возможной благодаря взятию Кремлем дудаевсого «национального проекта» (см. «Путь к чеченской революции») на свое полное содержание. «Национальная революция» стремилась обеспечить «модернизационную трансформацию» чеченского общества от клановости («тейповости») к примату «идеи единой нации». Инструментом перехода должна была стать крепкая авторитарная власть лидера, с опорой на институты «традиционного ислама». «Трансформация» не состоялась в силу внутренней слабости «модернизационного импульса», и Дудаев предпочел гражданской войне внутри чеченского общества, консолидирующую войну с ослабшей постсоветской Россией.  Несмотря на то, что война с внешним врагом стала мощным средством объединения чеченского общества, внутричеченское противостояние легко просматриваются на всех её этапах. В этой связи, переход одного из «идеологов Ичкерии» муфтия Ахмата Кадырова на сторону федералов уже не представляется только лишь следствием трагических обстоятельств военного времени. «Национальная Чечня» была в итоге построена русскими, но руками клана Кадыровых. Сегодня Чечня, перефразируя Сталина, переживает «период расцвета национальной культуры, „ичкерийской“ по содержанию и российской по форме». Не имея возможности конкурировать на этом поле, чеченское подполье переродилось в интернационалистский «Имарат Кавказ». 

Гегель однажды заметил, что «великие всемирно-исторические события и личности повторяются дважды: первый раз как трагедия, а второй – как фарс». Эта мысль справедлива и для рассматриваемой темы. Можно наблюдать определенную схожесть между «грузинизацией» политической жизни СССР, начавшейся с ликвидации Грузинской Демократической Республики и «чеченизацией», начавшейся с ликвидации Чеченской Республики Ичкерия. Сравнить можно и борьбу московских и тбилисских грузин (т.н. «Грузинское дело 1922 г.») с борьбой московских и грозненских чеченцев, приведшее к воцарению Кадыровых. Их обмен «легитимности на материальные блага» абсолютно реален, и не является «спектаклем». Существующий ныне в России режим начался с чеченской темы, и она же является её «становым хребтом». Ничего подобного кадыровским «легионам силовиков» (по разным оценкам, от 20 до 80 тысяч человек») и стотысячным митингам в честь дня рождения Владимира Путина, осетинские власти предложить Кремлю не могут. Как следствие, проявляется и разное отношение к мнимому «форпосту на словах» и реальной «республике кремлевских янычар».

Заключение

В осетинском обществе стали традиционными уже констатации того, что Осетия находится в невиданной доселе социальной депрессии. Нет буквально ни одной области, которая не переживала бы острейший кризис: от экономики и политики до демографии и экологии. Деградировали даже такие традиционные сферы регионального лидерства как культура и спорт. В этой ситуации продолжение «форпостного» дискурса осетинских властей порождает всё сильнее ощущаемое народное раздражение.

Осетинским элитам пора ставить новые задачи, формулировать свои концепции в пику навязанным. Этого невозможно достичь в отрыве от народа. Нынешняя ситуация стала возможной только лишь потому, что народ и элиты Осетии существуют практически в параллельных реальностях. Невозможность народа Осетии выбирать напрямую руководителя только усугубило ситуацию. Элитам двух Осетий жизненно необходимо уяснить, что судьба нашей нации – быть не «форпостом», а «авангардом». В политике, экономике, спорте и культуре. «Форпост» – стояние на месте, «авангард» – движение вперед. Именно слово «авангард» необходимо вводить в семиотическое поле информационной сферы двух республик. Мало простой смены риторики и отмены политико-идеологических «спектаклей». Осетия созрела для перемен. Уже не обойтись без активного привлечения населения к решению социальных проблем. Властям пора перестать бояться своего же народа. Только на основе взаимного доверия, продиктованного необходимостью решать масштабные задачи, осетины могут снова обрести себя и свое место в семье народов России.

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹Термин, возводимый, в свою очередь, к немецкой концепции «Deutscher Sonderweg».

²«Временщик (в современном языке ударение ставится на последний слог) – человек, временно занимающий должность значительную и доходную и исповедующий философию „после нас хоть потоп“. Синонимы: оккупант, захватчик. Будущее страны, сограждан, перспективы дела, которым он якобы занимается, – все это не входит в сферу его истинных интересов». Е. Полянская  «Кто такие временщики?».